– Лин прав. Есть перебой в оптоволокне где-то на магистрали Н-2450. Арси, проверь ее маршрут, – командовал Антенна.

Арси уже была тут как тут.

– Отсюда оптоволокно идет вдоль шоссе А10, потом по пересеченной местности на северо-восток. Вот эта точка, – она развернула ноутбук и указала на карту, – здесь теряется сигнал.

– Скорее всего, повреждена распределительная станция. Придется паять вручную. Вьетнам, сообщи ребятам, что завтра придется сделать остановку.

Я посмотрела на Антенну, потом на папу, потом снова на Антенну.

– Я справлюсь, – ответил он, закатив глаза.

– Звезда! Тебе нужна звезда! Вам всем нужна звезда! Пришельцы бегут, плохие пришельцы! Они ели пальцы! Они давали мне пальцы! Не хочу есть пальцы! Звезда! – папа говорил так быстро, что аж слюной подавился.

Антенна посмотрел на меня виновато. Я лишь пожала плечами и ответила:

– Извини, эту ересь даже я понять не в силах. Удачи.

Я покинула серверную и направилась к единственной лаборатории во всем этом безграничном комплексе, где теплилась жизнь, просто потому что уже устала от папиного лепета и мрачного подвала.

В коридоре сидел одинокий Буддист и играл со своей крысой. Пушистый зверек юрко перебегал с руки на руку, атаковал пальцы, подставлял пузо для почесушек. В общем, страшное зрелище.

Я села возле Буддиста на корточки. В последнее время он сам не свой. Он всегда был ближе к потустороннему миру со всякой кармой и переселением душ, нежели к реальному. Но после прорыва Желявы частота его визитов в мир богов увеличилась, и мне это не нравилось.

Буддист был болен. Не какой-то физической болезнью, а духовной. Самой опасной из существующих болезней.

– У меня есть просьба к тебе, – вдруг произнес он.

И это еще один симптом, потому что Буддист крайне редко начинает беседы сам.

– Ратнабхадра. О ней нужно позаботиться, когда меня не станет.

Крыса резко остановилась и уставилась на меня. Мазафака, она реально выучила свое имя. Неужели она настолько умная? И словно в подтверждение моих мыслей, крыса стала двигать усами в мою сторону, ощупывая меня сопротивлением воздуха, изучая меня вибрациями. Крыса знакомилась со мной, потому что ее большой друг только что завещал ее мне.

Черт.

– Как же ты задрал своими попытками подохнуть.

– Это не попытки. Это судьба.

– Ага. Она у нас у всех примерно одинаковая.

Потому что шансы помереть там снаружи не больше, не меньше ни у кого из людей. Все помрут. Всех либо съедят, либо застрелят.

Но Буддист протянул мне Ратнабхадру, и мне пришлось, скривив лицо, удочерить эту дрянь. Буддист для меня, как брат. Мы с ним дружим с раннего детства. А потому мне больно смотреть на его нынешнее состояние.

На удивление крыса чувствовала себя очень уверенно в моих руках. Обнюхала пальцы, складки, а потом села и стала вылизываться. Сама себе не веря, я улыбнулась малявке. Ее искреннее доверие стало комплиментом, ведь я была избрана живым существом, была принята в стаю, стала другом и даже родней.

Моя дочь – крыса. В безумном мире этот факт не казался идиотским.

– Они такие хрупкие, – произнес Буддист, глядя на засыпающую в моих руках Ратнабхадру.

А я сидела и думала, как бы так избавиться от мохнатой дочери, чтобы она не проснулась. Черт. Кажется, я застряла в этом положении.

– Наверное, также думает Тесс и ей подобные, когда смотрят на нас.

Мы переглянулись.

– Доверяй им. Они хотят вас защитить. Доверяй Тесс.

Через дремлющую крысу в моих ладонях Буддист доносил до меня истину: мы в ответственности за тех, кого приручили. Тесса несла ответственность за нас, как за более слабых существ. В нас она тоже видела кучу крыс, спящих в ее руках. Возможно, она испытывала схожее чувство умиления, которое я испытываю сейчас, глядя на Ратнабхадру. Сильные всегда должны защищать слабых. Таков моральный долг разумных существ.

18 февраля 2071 года 21:00

Генри

Кристина сидела за компьютером и усиленно делала вид, что работает, хотя последний час в ее голове был лишь ветер. Мы провели с ней в одиночестве долгие сорок лет, за которые я познал все ее стороны, так что скрыть от меня даже малейшую мысль ей не под силу.

Удивительный день.

Ни с того ни с сего мы перестали быть одинокими да еще как! К нам пришел наш старый друг, такой молодой и статный, как будто и не умирал вовсе много лет назад в той злополучной лаборатории, откуда вырвались инфицированные. Мне даже сложно представить, что он ощутил, когда понял, что город эвакуирован, а вокруг него блуждают неразумные кровопийцы. Он остался один и очень долго верил, что единственный в своем роде.

Но это было не так.

Повсюду посреди кровавого хаоса просыпались нормальные люди. Они были инфицированы, были носителями, но они были разумны и тем неопасны. Но, разумеется, их всех истребляли подчистую, потому что люди боялись их. Люди боялись того, чего не понимали. А сжигать в кострах и отрубать головы тому, что ты не понимаешь, легче всего. История человечества много раз доказывала силу страха, порожденного незнанием.

Мы с Кристиной затаились на долгие года, работали в лабораториях, накапливали исследовательский материал, стараясь не замечать вымирание цивилизации вокруг. Это было сложно.

Иной раз хотелось бросить все, надеть красный плащ и отправиться на спасение людей. Но что мы могли им предложить? Свои скудные мышцы? Сгорбленные спины? Наша война велась в стенах лабораторий, в чашках Петри, тихонько сидя за компьютерами и сепараторами, слушая постепенно смолкающую музыку человечества.

Теперь же, смотря на Кристину, я вижу Кристину сорокалетней давности: она иногда застывала за работой, как сейчас, пытаясь упорядочить новые факты в мозгу так, чтобы они гармонично вливались в ее представление о вселенной. Не только общей вселенной, но и нашей маленькой вселенной Аахена. Потому что последние сорок лет мы с Кристиной были друг другу всем: друзьями, родней, любовниками. Как теперь в это все внести Кейна с его целым городом, что он восстановил в Альпах?

– Как-то мрачно у вас здесь.

Женский голос раздался у двери. Мы обернулись. Это была Тесса. Я еще не до конца понял их взаимоотношения, но она казалась их предводителем. А также главным экспериментом Кейна. А также его другом, родней и любовницей.

– Здесь всего одна солнечная панель работает, электричества хватает на пару лампочек да плиту, – ответил я.

Аахен – мертвый город, он не предназначен для жизни целого отряда солдат. Они ворвались в наш мир так стремительно и нагло, что поначалу я напрягся, как зверь, защищающий свою территорию. Но потом понял, что я просто привык к размеренной жизни вдвоем в целом замке, а приход сюда новых людей отныне неизбежен, ведь Аахен прячет в себе станки для производства лекарств. Радость оттого, что сыворотка наконец готова, перебивала недовольство. Может, чуть-чуть оставалось зависти, что Кейну удалось завершить ее первым. Но у него всегда кишка была шире моей. Я бы никогда не смог гоняться за инфицированными по лесу и уж тем более бы не смог словить их в сачок и запереть в боксе. Кейн всегда был амбициозным, а с течением времени эта амбициозность превратилась в сумасшествие, а с появлением солдат в его жизни, сумасшествие обратилось в неудержимость.