Однако я прекрасно понимала, что мне не потягаться с ней за душу Кейна, она всецело принадлежит его жене, которую он потерял на сорок лет. Он похоронил ее, пережил утрату и нашел силы, чтобы продолжать двигаться дальше. Теперь же обретя вновь то, что считалось безвозвратно утерянным, он ни за что не повторит свою ошибку и будет держаться за жену, как за собственную жизнь. Может, даже еще пуще.

А потому я тяжело вздохнула, отпуская его с огромной радостью за него и с легкой почти неосязаемой толикой печали.

Он подошел ко мне сам, видя, что я не желаю устраивать проводы и уже направилась к Киске.

– Удачи тебе, – сказал Кейн.

Я улыбнулась и легонько кивнула – наш отработанный метод едва заметной поддержки друг друга.

– Надеюсь, очень скоро увидеть тебя здесь на экране, – добавил он.

– Я там буду не такая выпуклая, как в жизни, – с этими словами я указала на свой зад, еще некогда казавшийся ему соблазнительным.

Он ухмыльнулся и опустил глаза. А потом посмотрел на меня таким взглядом, каким щенок выпрашивает вкусняшку, или каким крыса Буддиста выпрашивает у него почесушки-за-ушки. Я опередила его высокопарные речи, потому что просто не выдержу их.

– Все нормально, Кейн. Я рада за тебя. Даже не представляешь, как. Черт, да даже я сама еще не до конца понимаю, как счастлива за тебя. Также, как и за Фунчозу. Судьба вам такой подарок сделала, что я даже немножко ненавижу ее за то, что она обделила меня. Спустя сорок лет ты нашел жену и своего лучшего друга, Фунчоза скоро обретет потерянную мать. Это удивительно! И ради этого я живу. Я хочу видеть побольше таких историй.

Я кивком указала на тех двоих, что вернулись из мертвых.

Кейн не ответил, а просто обнял меня. Крепко-крепко. Наверное хотел в последний раз запомнить все мои выпуклости.

– А я поверить не могу, что встретил тебя, – произнес он на ухо. – Без тебя все это было бы невозможным.

– Без нас, Кейн. Без всех нас, – ответила я.

И не удержалась и обняла его в ответ. Крепко-крепко.

Вдалеке Кристина легонько улыбнулась мне, понимая, что это наше последнее прощание с Кейном, с нашей короткой историей в любовь.

«О господи! Я так горжусь, так горжусь тобой! Ты всегда жертвуешь эмоциями во имя высшей цели!» – вдруг заревел знакомый голос под боком.

Я медленно повернула голову в сторону: Робокоп. Он снова сидел в пластиковом стаканчике, в одной руке кисточка от красного лака для ногтей, а в другой – розовый носовой платок, в который он смачно сморкался.

– Ты в порядке? – Кейн проследил за моим обеспокоенным взглядом.

Я тяжело вдохнула и посмотрела на часы.

– Шестнадцать дней и двенадцать часов до появления галлюцинаций, – ответила я ему.

Теперь в его взгляде заблестели оттенки печали. Я по-прежнему имею таймер в своем теле, и он нещадно отстукивал секунду за секундой до ОВС, до моего превращения в монстра. Я вдруг осознала, что никогда не принадлежала миру Кейна с его Кристиной и Генри, которым не нужна сыворотка, чтобы оставаться человеком. Но в то же время я не была и человеком. Я заняла позицию ровно посередине двух миров и также, как и Падальщики, пыталась помочь ему не распасться на куски, пыталась сохранить единство, потому что видела в нем единственный шанс для нас выжить.

Я выпрямила плечи, вскинула подбородок и привычным командирским тоном отдала приказ отныне просто ученому, а не любовнику, так что пусть снова привыкает к моей зловредности:

– Наварганьте нам зелья, доктор. Да побольше.

А потом развернулась и прошагала к Киске.

19 февраля 2071 года. 09:00

Амир

Стандартный алгоритм выхода на поверхность. Нестандартная цель.

Я наблюдаю за тем, как Хек проводит проверку систем связи и отслеживания передвижения, заполняет карманы экипировки дополнительными обоймами по тридцать патронов для стандартного FN SCAR, по шесть ручных гранат с каждой стороны пояса, дополнительный Глок на шестнадцать патронов – затвор гулко щелкает в опытных руках Хека.

– Датчики костюмов отвечают, Харисы в системе, мы готовы выдвигаться, – докладывает сержант Бердин.

Хек кивает, отчего на лоб падает прядь его золотистых волосы, такая же дерзкая и непослушная, как и ее обладатель. Он кричит солдатам:

– Загружаемся!

А потом смотрит на меня своими пронзительными ярко-голубыми глазами, которые проникают до глубины души, и широко улыбается, заставляя меня присоединиться к его волне. Он всегда прекрасно умел считывать мое настроение, мои намерения и даже мысли. Я не знаю, существует ли телепатия, но мы с Хеком определенно общались мысленно. Слова передавали лишь двадцать процентов того, что мы говорили друг другу. Мы научились общаться через жесты, мимику, невидимые подмигивания и неуловимые тычки локтями.

Харис это не название подразделения, не звание, не должность. Харис – это символ. Узнаваемый, понятный, неизменный и практически бездушный. Генерал Аль-Махди превратил Харисов в легенду, а легенда всегда подразумевает под собой достоинство и честь, а значит Харисы не имеют право быть иными.

Отобранных в десять лет юнцов, выдающихся либо крепким телосложением, либо сноровкой и ловкостью, на всю жизнь поселяют в самом дальнем от жилых отсеков военном блоке и запирают в нем до конца службы. Служба Хариса заканчивается в день его смерти. Никто здесь не доживает до тридцати. Мы пропадаем в миссиях либо ломаемся от нагрузки. Сердце – довольно хрупкий орган, слабости которого ты не видишь, зачастую не чувствуешь, и в один момент едва успеваешь удивиться тому, что оно вдруг перестало биться, прежде чем упадешь замертво.

Харисам запрещен выход из военного блока, мы никогда не пересекаемся в жильцами Нойштадта, разве что видим их издалека на праздничных парадах. Они смотрят на нас с восхищением, благодарностью, некоторые – с вожделением, но никому из людей не суждено подойти к нам ближе, чем на десять метров. Мы неприкасаемые. Ведь мы легенда.

Аль-Махди верит в мощь суровой дисциплины как тела, так и духа, а потому мы воздерживаемся, постимся всю нашу жизнь. Пища наша безвкусна, желания плоски, и вся наша жизнь устремлена лишь в одну точку – защита. Мы – последний оплот человечества в битве со смертоносным врагом, а потому и слабостей знать не имеем право. Лишь силу, бесстрашие и непоколебимость дозволено нам нести в груди. Для других чувств места нет. По крайней мере, не должно быть.

Но они есть.

Как есть и слабости.

Я беспрекословно подчинялся Генералу Аль-Махди, верил в правильность его строгих убеждений, считал его жестокие приказы безошибочными, а наказание – желанием сделать нас лучше.

Но потом мне исполнилось шестнадцать и я увидел Хека. Вернее, увидел настоящего Хека, ведь мы видели друг друга уже много лет, жили в одной казарме, тренировались плечом к плечу, вместе стояли перед лицом смерти. Пришел момент, который стал откровением для нас обоих. Я знаю, что его считают проказами шайтана, но я верю, что оно пришло от Аллаха. Потому что любовь всегда идет от Аллаха.