Беседа подошла к завершению, все было сказано и им, и — как он думал — его подопечной, и Меттерниху не терпелось поскорее вернуться в Вену.

— До свидания, моя драгоценная, моя бесценная Ванда!..

Меттерних поднес к губам ее тонкие пальчики. Он был искренен. А когда Ванда поднималась после поклона, он повторил ей то, что сказал при прощании во время их первой встречи:

— Я горжусь вами.

И он быстро ушел, не обернувшись, и был в седле раньше, чем Ванда успела добежать до двери — ей хотелось сказать и спросить что-то еще, но она не успела сформулировать для себя своих чувств и мыслей, так что они сумбурно роились у нее в голове и в душе, переполняя ее, не обещая покоя и понимания всего того, что она сделала, делает или еще будет делать.

Секунда, другая — и князь в сопровождении грума скрылся в ближайшей к домику роще…

Ванда бессильно опустила руки вдоль тела, и они повисли как плети — устало, безжизненно. Она и вправду неимоверно устала за эти последние дни — столько событий и впечатлений! Она не привыкла, не имела навыка жить с такой интенсивностью и в таком темпе. Жить — это не танцевать…

Она остановила беспомощный взгляд на деревьях, словно прося у них помощи. Но голыми стволами деревья тянулись к небу, будто сами тоже застыли в мольбе, прося пощадить их, пролить на них солнечный ясный свет и согреть их теплом. Того же хотелось и Ванде. Разговор с князем не принес ей ни облегчения, ни понимания многих вещей, перед которыми она встала в тупик, не разрешил ее внутренних, терзавших ее сомнений, а только добавил новых… Груз, который она по своей воле взвалила на плечи, стал еще тяжелее…

Зато стремительно приближавшийся к городу Меттерних был очень доволен. Маленькая светлоглазая Ванда оказалась на редкость умна — что, впрочем, нельзя считать удивительным, зная, кто доводится ей отцом, — и достаточно хорошенькой, чтобы привлечь внимание любого мужчины, будь то сам император. Свежесть невинности, как хладнокровно решил для себя Меттерних, не могла не увлечь Александра. Трудно сказать, в какой степени религиозные убеждения отражаются на его взаимоотношениях с женщинами, но Александр во многих отношениях — идеалист, мечтатель, и романтическая притягательность Ванды должна увлечь его куда скорее, чем красота искушенной в любви зрелой женщины.

Князь понимал, что ловит удачу на сомнительный шанс, однако никто лучше его не знает, насколько важна роль умной женщины в дипломатии. А когда речь заходит о русском царе, здесь и вовсе нельзя упускать ни единой возможности, самой незначительной, эфемерной, случайной.

Меттерних так углубился в мысли, что почти обогнал какого-то всадника. Лишь в последний момент он с удивлением, словно со стороны, услышал собственный задыхающийся возглас:

— Графиня Юлия?!

— Добрый вечер, ваша светлость… Я думала, мне одной взбрело в голову покататься сегодня в лесу. День такой серый, без солнца… Но мне так захотелось на воздух и побыть подальше от шума!..

— Точно то же почувствовал я, — отвечал Юлии князь, жадно впитывая глазами каждую подробность ее облика. Новизна впечатлений его возбуждала, почти лишая рассудка. Всякая неуловимая деталь поведения графини на лошади, подмеченная им, казалась ему откровением…

В амазонке мягкого серого шелка графиня была пленительна. Из-под шляпы, украшенной длинным ярко-синим павлиньим пером, на плечи волной падали пышные светлые локоны. Меттерних ощутил легкое головокружение, покрепче сжал руками поводья и вдохнул, набрав полную грудь холодного воздуха…

Под седлом Юлии была черная арабская кобыла. Сопровождал ее грум на такой же великолепной лошади, одетый, как и все слуги ее свекра, графа Карла Жичи, в желтую ливрею с серебряным галуном.

— Я хотел бы… перемолвиться с вами… если позволите… — улыбнулся князь Меттерних прекрасной наезднице, любуясь как ею, так и ее лошадью — сильной, красивой, с тонкими изящными ногами, блестящей гривой и длинным хвостом.

— Отчего же нет, — полуобернувшись, тоже улыбнулась ему Юлия, пока еще не пришпоривая кобылы и двигаясь по тропинке на несколько лошадиных шагов впереди князя.

— Наедине, — настойчиво подчеркнул князь, довольно громко, чтобы она услышала. И нагнал ее.

Они скакали теперь бок о бок, и ветер свистел в ушах от быстрой езды. Их грумы держались сзади на приличествующем расстоянии.

Юлия молчала, и князь, приняв это за знак согласия, развил инициативу. Его слова перемежались со стуком лошадиных копыт по опавшей листве:

— Тут недалеко есть… одно чудесное место… Если… вот здесь свернуть влево, тропинка… приведет к небольшому озеру. Летом… оно все желтое от кувшинок! Давайте вообразим, что сейчас… лето… Пройдемся? Ненадолго…

Юлия, повернув к нему голову, опять улыбнулась:

— Почему бы и нет? Я буду рада… Если вы готовы… на несколько минут забыть про свои дела, то и я могу… забыть про свои хлопоты!

Они остановили скачку, спешились — князь первым, затем, одним прыжком приблизившись к Юлии, принял ее за талию из седла, — оставили своих лошадей на попечение грумов и пошли рука об руку по уходящей в глубь леса тропинке.

Ветер стих, и в лесу стояла полная, звенящая тишина — или это звенели утончившиеся за многие годы нервы князя, натянувшиеся незаметной струной, оттого что он мимолетно обнял графиню и теперь шел рядом с нею, остро желая снова положить руки на ее стан и прижать ее к своему телу?..

Дорога к озеру была недолгой. Вскоре они стояли на его берегу. Оно казалось отлитым из серебра, отражая водной поверхностью серое небо. Повернув голову к Юлии, Меттерних хотел видеть только ее.

Стоять было холодно, и они пошли вдоль берега озера, перебрасываясь незначащими фразами — что-то о грусти, царящей в природе, когда деревья стоят без листьев, с голыми ветками, об ожидании первой нежной весенней зелени, напоминающей полупрозрачный и призрачный дым, о вечном цветении, о неминуемой смене зимы на весну, как бы долго ни томили их холода… Меттерних присутствовал в разговоре формально, едва сдерживая себя, чтобы не обнять графиню и не впиться ртом в ее шевелящийся рот, произносящий фразу за фразой.

— А знаете, князь… Мне нравятся деревья без листьев, — серьезно сказала вдруг Юлия с подкупившей его откровенностью. — Пейзаж похож на гравюру, вы не находите?..

— Верно… — среагировал Меттерних, удивленный. И очнулся. Беседа переходила в другой регистр. — В таком случае, наверное, вы любите Дюрера? — поспешил он углубить мысль графини, чувствуя дипломатическим нюхом, что заработает этим себе победные шансы.

— Да, очень! — радостно подтвердила Юлия. — Вы… никогда не задумывались над его магическим — или волшебным — квадратом?

— Еще как задумывался! — обрадовался Меттерних. — Этот квадрат — с его гравюры «Меланхолия», самой лучшей из всех гравюр Дюрера! Столько аллегорий в ней, символов… Из четырех человеческих темпераментов меланхолики считаются самыми непредсказуемыми, но и талантливыми, они очень часто совершают открытия! Квадрат же на этой картине — такой загадочный! Что в нем заключено, какой смысл?