Может быть, зря он, обнадеженный двумя случайными удачами, приманкой судьбы, возгордился и посчитал себя великим шантажистом, способным держать жизни и благополучие людей в своих руках? Разве не доказал ли ему хитроумный Феофанов, что это не так? Может быть, он, позарившись на крупный куш, самонадеянно решил, что работа будет легкой? Может быть, не по зубам ему разгрызать такие орешки?

«Не надо падать духом, — уговаривал сам себя Леня. — Плохой результат — все-таки тоже результат. Ну и что, что снимки не получились, зато я разузнал всю систему приема и обслуживания гостей. Это просто очередная черная полоса в жизни. Даже если бы и удалось кого-нибудь снять, как бы я нашел этого человека, чтобы получить с него деньги? Нет, нужно придумать что-нибудь кардинально иное, чем съемка через окна. Этот раз не последний…»

Так, утешаясь и обнадеживая себя мифическими планами, Леня решил для начала прояснить свои дела на любовном фронте.

— Леночка, милая, я вернулся, ты где пропала?! — закричал он как ни в чем не бывало в трубку. — Что случилось, почему ты ушла?

Дальнейший разговор не принес ничего хорошего. Леня убедился еще раз в том, что его вина столь велика, что не поддается прощению, хотя в чем она состоит — для него было покрыто мраком неизвестности.

— Ну давай хотя бы поговорим, я, конечно, смертельно виноват, но поговорить-то можно? — уговаривал он девушку. Договорились встретиться в понедельник на обычном месте их свиданий.

В назначенный час Леня стоял с огромным букетом около памятника Пушкину. Увидев знакомую фигурку с развевающимися на ветру волосами, он почувствовал такой приступ щемящей нежности и любви, что полетел со счастливой улыбкой навстречу, но, натолкнувшись на холодный взгляд и поджатые губы, остановился как вкопанный.

Между ними пропастью пролегло тягостное молчание. Еще совсем недавно они были так близки, а сейчас два человека шли, не касаясь ни руками, ни плечами, не глядя друг другу в глаза.

— Ты обиделась на то, что я уехал не попрощавшись? — наконец, набравшись храбрости, спросил Леня. — Ну извини, так получилось.

— И это тоже…

— А что еще?

— Я поняла, чем ты занимаешься.

Леня потрясенно молчал.

— Я, может быть, зря полезла в твои вещи. Если бы ничего не знала, мне было бы гораздо легче… Но зачем ты врал? Ты постоянно мне врал…

— Боялся, что ты не поймешь.

— Я не понимаю только вранья. Мне казалось, что мы так близки друг другу, что между нами не должно быть недоговоренности. А ты прикрывался благородными целями — и врал, непрерывно врал, врал каждый день, каждую секунду. А я, как дура, еще соглашалась тебе помогать… Торчала с этим противным старикашкой, потому что, мол, ты хочешь отомстить за отца…

— Я…

— Когда я нашла черновик твоего письма с угрозами ему, все сразу стало ясным как Божий день. Деньги — вот была твоя основная цель… А все благородные мотивы мести за разрушенную жизнь отца — вранье, как и все остальное.

— Послушай, — стал оправдываться Леня. — Деньги были только предлог, чтобы его напугать. Я не получил с него ни копейки, все материалы отослал его жене и даже не знаю, что с ним сейчас.

Он не стал уточнять, почему он не взял с Феофанова деньги. Глупо было говорить, что тот просто их не дал.

— А сколько ты взял с того несчастного мужчины, как его там звали? А я, наивная, думала, что твои средства — это гонорары за работу фотокорреспондента.

Леня шел, чувствуя себя абсолютно уничтоженным.

— Я никак не могу оправдаться перед тобой. Мне даже нечего сказать. Да, я занимаюсь этим. Это дело не только источник моих доходов, но оно мне еще и интересно. Я не шантажирую нормальных людей. Нормальные люди не занимаются неблаговидными делами. Я не шантажирую бедных людей и не забираю у них последнее. Так что у меня есть своеобразный моральный кодекс.

— А, понятно, Робин Гуд конца двадцатого века, — насмешливо сказала Елена. — Рыцарь без страха и упрека. Дон-Кихот, защитник обездоленных и обиженных.

— Ну, не совсем так, но в этом тоже есть доля правды. Я, конечно, виноват, и единственное, что сейчас могу сделать в этом положении, — это попросить у тебя прощения и умолять вернуться.

Они шли по сырой улице, под ногами чавкала снежная серая масса. С крыш домов капало, сосульки грозно нависали над тротуарами. Чувствовалось скорое приближение мартовского тепла.

— Что ты мне на это ответишь? — спросил тихим голосом Леня. — Я давно понял, что мне без тебя плохо. Я хочу, чтобы ты вернулась.

— Бог подаст… — строгим голосом сказала Елена и впрыгнула в троллейбус, подкативший к остановке.

Леня остался стоять, печально подметая тротуар пышным букетом длинных хризантем.

На автобусе, дребезжащем всеми своими частями, Соколовский ехал к Женьке Васюхину. На душе у него было пасмурно. Он не отрываясь смотрел в окно на сочащийся водой город, на серые расплывчатые фигуры прохожих. Чтобы забыть неудачи, Елену, все свое нерадостное житье-бытье, он решил все-таки добить дело с загородным пансионатом.

Если бы Елена простила его и вернулась, может быть, Леня на время угомонился бы, попритих и стал бы вести добропорядочную жизнь среднего гражданина. Но теперь ему ничего не оставалось, как ради самоутверждения, самоуважения долбить и долбить стену, которая встала за последние несколько дней между ним и удачей.

Поднявшись по лестнице, он застал Женьку, уже закрывавшего ключом квартиру.

— Ну, поехали? — спросил Васюхин, поднимая огромную и, по-видимому, тяжелую сетку, в которой просматривался автомобильный аккумулятор.

— А зачем ты его тащишь? — поинтересовался Леня, перехватывая одну ручку сетки.

— Заряжал дома, после зимы он разряжен.

Приятели долго тащились на перекладных на окраину Москвы, где низкие ряды бетонных гаражей опоясывали белые микрорайоны новостроек. Женька, кряхтя, распахнул скрипящие ворота и пригласил:

— Заходи, сейчас будем ее расконсервировать.

В гараже стоял красивый, серебристого цвета «Форд», вывезенный Женькиным отцом из Германии, где он служил несколько лет. «Фордик» был не новый, но в хорошем состоянии и вообще какой-то презентабельный. Неоценимым его достоинством были тонированные стекла, придававшие машине вид загадочный и очень солидный. Для Лени это было особенно важно, потому что такие стекла не позволяли разглядеть, кто находится внутри.

Через полчаса «Форд» уже пыхтел и фырчал, выпуская в воздух синеватую струйку выхлопных газов.

— Чтоб в воскресенье вечером стоял на месте, — предупредил Женька, вручая другу ключи и техпаспорт. — Там моя доверенность лежит, гаишники обычно фамилию на ней не читают, но и светиться тебе особо не стоит. И чтоб ни царапинки! Отец мне голову снимет, если что-нибудь с машиной случится. Он каждую черточку на кузове замечает.