Fuck!» — это ограничивать свой словарный запас. Всё-таки в русском языке больше возможности для описания любого процесса. Почему-то вспомнилось банальное «green green green», хотя как мне кажется, что «зеленеет зелёная зелень» на английский переводится несколько иначе.

* * *

— She is now sitting in front, three rows away from us. (англ. Она сейчас сидит впереди через три ряда от нас. )

— Well, good. Why are you so sad? (англ. Это хорошо. А ты чего такой грустный?)

— I feel a little uncomfortable. (англ. Немного некомфортно себя чувствую.)

— Are you afraid to fly? (англ. Ты боишься летать?)

Вот тут он немного оживился. И даже с какой-то гордостью ответил мне:

— No. I served in the airborne troops. (англ. Нет. Я служил в десантных войсках. )

— Did you fight? (англ. Ты воевал?)

Он снова стал немного грустным.

— Yes. (англ. Да.)

— Vietnam? (англ. Вьетнам?) — спросил я, ещё больше опуская его самооценку.

— Yes… (англ. Да…) — совсем уж, каким-то виноватым голосом ответил он.

* * *

Негативное отношение американцев к вьетнамской войне в эти годы зашкаливало. Отношение к ветеранам было, как бы так помягче сказать… Было не очень дружелюбное…

После того, как в марте шестьдесят восьмого года американские солдаты под командованием Уильяма Келли полностью уничтожили всех жителей деревни Сонгми. Они там убили более пятисот человек. Причём это были абсолютно мирные люди. Женщины, дети, простые крестьяне…

После этого самым распространённым было сравнение действий американских солдат во Вьетнаме с действиями карательных частей СС во время второй мировой войны на территории СССР. Стариков сбрасывали в глубокие рвы и закалывали штыками, беременным женщинам вспарывали животы, а тех, кто пытался выбраться, швыряли обратно на кучи мертвых тел.

* * *

Этому чернокожему ветерану войны во Вьетнаме некуда было деться от меня в этом самолёте, и я продолжал своё общение с ним.

— And how many narrow-eyed monkeys have you personally killed? (англ. И сколько узкоглазых мартышек ты лично убил?)

По выражению глаз моего соседа я понял, что переборщил. Как сказал медведь Балу в советском мультике про Маугли: «Меня чуть было не разорвали на сотню маленьких медвежат.»

Пора уже погасить этот конфликт, пока он ещё не начался…

— OK. Relax! I have nothing against you personally. I just don’t understand why you fought there, in Vietnam? After all, in America you and people like you are treated as second-class citizens. But you shed blood for this country… (англ. Ладно. Расслабься! Я не имею ничего против тебя лично. Просто мне не понятно за что ты воевал там, во Вьетнаме? Ведь в Америке к тебе и таким как ты относятся, как к людям второго сорта. А ты ведь проливал кровь за эту страну…)

* * *

А вот тут, как мне показалось, я сильнее задел его за живое. Ведь наверняка он думал, что вернувшись в Штаты, он будет героем, а его тут мордой об забор… И он стал со мной говорить более откровенно, чем раньше. От его мнимой толерантности не осталось и следа.

* * *

— Да. Ты прав, парень. Мы называли их узкоглазыми обезьянами, коротышками и недомерками… Придумывали им другие презрительные клички… Офицеры этому только способствовали, чтобы вьетконговцы для нас не были людьми. И они добились своего. Мы никогда не относились к ним, как к людям. Они были для нас чем-то абстрактным, тварями, которые хотели убить нас, и мы просто убивали их первыми. Это касалось всех, от малолеток до стариков. Вот что сделал с нами Вьетнам.

Видно было, что ему тяжело говорить. Но, тяжело вздохнув, он продолжил.

— А эти fucking джунгли стали для нас настоящим проклятием. У этих fucking вьетконговцев не было столько снаряжения и вооружения, как у нас. Но они успешно компенсировали это своей fucking смекалкой и fucking трудолюбием… Сука… Они выкопали fucking подземные города в несколько уровней. А в джунглях нас поджидали бамбуковые fucking ловушки и фугасы с нашим же fucking порохом внутри. Эти «вьетнамские сувениры» унесли больше жизней американских солдат, чем артиллерийские обстрелы. Наступишь ногой в ямку, и оставишь там свою fucking ногу… А граната из fucking бамбука пронзает тело тысячей грязных бамбуковых щепок… Я видел, как раненые такой fucking гранотой люди сгнивали заживо…

* * *

Ну, вот… Ветерана понесло… Они дескать плохие, а мы бедные несчастные американские солдатики пострадали ни за что, всего лишь в десяти тысячах миль от дома.

«Well, why the hell did you get there, you fucking Yankees? (англ. Ну а хуле вы туда попёрлись, грёбанные янки?)» — Именно так мне хотелось спросить у него, но я сдержался. Как изменить направление разговора я прекрасно знал. Стоит в разговоре с любым темнокожим перевести разговор на тему расовой несправедливости, и он тут же подхватит эту тему, забыв обо всех остальных.

* * *

— А ты чего сюда пересел-то?

— Да там… Другая старуха…

(Он снова корректно сказал «старая леди», но я его понял.)

— Она сказала, что от меня воняет…

— Ты меня извини, конечно… но от тебя реально… пахнет.

— Я вспотел… Я опаздывал на этот рейс… Автобус ушёл раньше. Денег на такси не было. Я бежал… Пять миль…

«Вот ты олень… Теперь понятно, что за запах. Парень пробежал в одежде и с вещами почти восемь километров… Как тут не пахнуть потом…»

— И что?

— Старая леди возмущалась… А тут к ней присоединилась твоя соседка… И я согласился поменяться. А ты спал, и тебе было всё равно.

— Мне и сейчас всё равно. Оттуда… — я указал рукой на туалет. — Тоже пахнет. И что мне теперь… — я указал на закрытую дверь выхода из самолёта. — Туда выйти? У меня нет парашюта.

— А ты уже прыгал с парашютом? — оживился бывший десантник.

— Да. Один раз. — соврал я ему.

«Ну не говорить же, что я с друзьями периодически выезжал на подмосковный аэродром, чтобы в выходные попрыгать с парашютом.»

— Страшно было?

— А я и не понял… Даже испугаться не успел. Пинок под зад, шум ветра в ушах, хлопок над головой… И вот я уже снова на земле… Кайф!

— Да. Во время первого прыжка инструктор всегда даёт пинка под зад. Традиция такая…

— Меня зовут Декстер. — я