– Не такой уж ты и старый, – мурлычет она. – И кстати, кроме тебя, я никому не позволяю называть меня Лулу. Ну, где волос?

Верджил протягивает ей пакет, найденный в хранилище вещдоков.

– Отлично. Прямо сейчас и возьмем у девочки мазок.

Она отворачивается, роется в шкафу, находит запечатанный бумажный пакетик. Я уверена, что в нем окажется игла, а я до смерти боюсь уколов – просто фобия какая-то. Меня трясет.

Верджил шепчет, продолжая игру:

– Ну-ну, милая, не нужно так нервничать. – Но довольно быстро понимает, что я и впрямь напугана, аж зубы стучат.

Я не могу оторвать глаз от пальцев Талулы, разрывающих стерильную упаковку.

Верджил берет мою руку и крепко ее сжимает.

Не помню, когда в последний раз я держалась за чью-то руку. Может, за бабушкину, когда переходила улицу, но это было тысячу лет назад. И тогда это вовсе не было проявлением сочувствия. Сейчас прикосновение совсем другое.

Я больше не дрожу.

– Расслабься, – говорит Талула, – это всего лишь ватная палочка. – Она надевает пару резиновых перчаток, потом маску и велит мне открыть рот. – Я только проведу этой штукой изнутри по щеке. Это совсем не больно.

Секунд через десять она вынимает палочку, опускает ее в небольшую пробирку, наклеивает этикетку и повторяет всю процедуру еще раз.

– Сколько времени это займет? – спрашивает Верджил.

– Ну, дней пять, даже если я буду землю носом рыть.

– Не знаю, как тебя и благодарить.

– А я знаю. – Она прикасается пальцами к сгибу его локтя. – Могу с тобой поужинать, прямо сегодня.

– К сожалению, Виктор занят, – встреваю я. – Он мне говорил, что сегодня вечером записан к врачу.

Талула тянется к нему и тихо шепчет, однако я – вот незадача – слышу каждое слово:

– Могу прихватить с собой белый халат, если вдруг захочешь поиграть в доктора.

– Виктор, если вы опоздаете, то не получите новый рецепт на «Виагру». – Я соскакиваю со стола, хватаю его за руку и вытаскиваю из кабинета.

Завернув за угол коридора, мы едва не валимся с ног от смеха. На улице прислоняемся к залитой солнцем кирпичной стене лаборатории и пытаемся отдышаться.

– Не знаю, прибить тебя или поблагодарить, – говорит Верджил.

Я кошусь на него и отвечаю, имитируя хрипловатый голос Талулы:

– А я знаю… Могу с вами поужинать, прямо сегодня.

Мы снова разражаемся хохотом.

Отсмеявшись, одновременно вспоминаем, почему здесь оказались, и понимаем, что, вообще-то, особых причин для веселья нет.

– Что теперь?

– Подождем.

– Просто тупо ждать целую неделю? Наверняка за это время можно сделать что-нибудь еще.

Верджил смотрит на меня:

– Ты вроде говорила, что твоя мать вела дневники?

– Да. И что?

– Можно поискать в них какую-нибудь зацепку.

– Я их миллион раз перечитывала. Там только исследования, посвященные слонам.

– А вдруг там упоминаются ее коллеги. Или есть намеки на конфликт с кем-нибудь из них.

Я сползаю вниз по кирпичной стене и сажусь на тротуар:

– Вы все-таки думаете, что моя мать – убийца?

Верджил присаживается рядом на корточки:

– У меня работа такая – всех подозревать.

– Это было вашей работой, – уточняю я, – а теперь ваше дело – найти пропавшего человека.

– Неизвестно, что при этом можно раскопать, – хмыкает сыщик.

Я смотрю на него:

– Неужели вы способны на такое: найти для дочери маму и тут же снова ее отнять?

– Слушай, – со вздохом отвечает он, – еще не поздно все прекратить. Можешь уволить меня, и, клянусь, я тут же забуду о твоей матери и обо всех преступлениях, которые она могла или не могла совершить.

– Вы больше не коп, – замечаю я и вспоминаю, как воровато вел себя Верджил в полицейском участке, как мы тайком пробирались туда, вместо того чтобы войти через главную дверь и сказать «привет» его бывшим коллегам. – А кстати, почему вы ушли из полиции?

Он качает головой и неожиданно замыкается, словно бы дверь захлопнулась.

– Тебя это никаким боком не касается.

И все моментально меняется. Кажется невероятным, что пару минут назад мы с ним смеялись, словно добрые друзья. Верджил вроде бы рядом, но при этом он так же далек от меня, как если бы улетел на Марс.

Ну и ладно. Этого следовало ожидать. Разумеется, Верджилу на меня плевать, ему важно раскрыть дело. Почувствовав себя неуютно, я молча иду к его машине. Да, я наняла частного сыщика, чтобы он раскрыл тайну исчезновения моей матери, но это еще не дает мне права узнать его собственные секреты.

– Послушай, Дженна…

– Все понятно, – перебиваю его. – У нас чисто деловые отношения.

На лице Верджила отражаются колебания. А потом он вдруг спрашивает:

– Ты любишь булочки с изюмом?

– Не особенно. А что?

– Может, сходим куда-нибудь вечером?

Я изумленно смотрю на него:

– А я не слишком молода для вас, жалкий карьерист?

– Я тебя не клею. Просто не знаю другого способа смягчить женское сердце. Я, кстати, Талулу на свидание пригласил, когда она мне зубы сверлила. Видно, рассудок у меня в тот момент помрачился от боли. Слушай, не сердись, а?

Он улыбается так обезоруживающе, что я просто не могу не улыбнуться в ответ. И лишь снисходительно замечаю:

– Да уж, Казанова из вас аховый.

– Ну что ж, не стану спорить с экспертом.

Большинство моих воспоминаний довольно туманны и расплывчаты. Те вещи, которые я отношу к категории ночных кошмаров, могли произойти на самом деле. А те события, в которых я всегда была уверена на сто процентов, со временем меняются до неузнаваемости.

Возьмем, к примеру, недавний сон про то, как мы с отцом играли в прятки. Я подозреваю, что все это когда-то произошло в реальности.

Или воспоминание о разговоре отца и матери – про животных, которые всю жизнь хранят друг другу верность. Я могу повторить каждое слово из него, а вот голоса родителей звучат не совсем четко.

Это, определенно, мама. А это, должно быть, отец.

Только вот иногда лица и голоса не совпадают: я смотрю на человека, и оказывается, что говорил-то вовсе не он.

В Ботсване родители учат детей: «Если хочешь идти быстро – ступай в одиночку; если хочешь уйти далеко – отправляйся вместе с друзьями». Все местные жители, с которыми я встречалась, следуют этой народной мудрости. Но самое удивительное, что данный постулат справедлив также и для слонов.