Повторилось то же самое. «Широкие слои» сочувствующих преисполнились патриотизма, устремились спасать «славянских братьев». Узкий круг непримиримых революционеров занервничал, радикализировался и задействовал крайнее средство революционной борьбы, уже совершенно нечаевское: террор.

Но времена переменились. Вырос градус ожесточения. Одним выстрелом, как в 1866 году, не обошлось. Загнанная внутрь болезнь дала себя знать. Нарыв прорвался. Конфликт перешел в террористическую фазу.

«Земля и воля» выступала против борьбы с оружием в руках, делая исключение только для самообороны. Индивидуальному террору организация предпочитала «аграрный террор», которые должны были устроить крестьяне, нападая на помещиков.

Но крестьяне не нападали, революционная волна шла на убыль, и некоторые землевольцы горели желанием повернуть это течение вспять.

Поразительно, что роковой поворот осуществила хрупкая молодая женщина – Вера Засулич (1849–1919). Она прошла обычный для тогдашних русских интеллигентных девушек путь: поработала переплетчицей, учительницей, акушеркой, «ходила в народ», распространяла запретную литературу, была в ссылке – одним словом, приносила себя в жертву ради народного блага.

Двадцать четвертого января 1878 года Засулич пришла на прием к петербургскому градоначальнику Трепову, известному «держиморде», и тяжело ранила его двумя выстрелами в живот. Это была месть за уже довольно давнюю историю: полугодом ранее Трепов приказал высечь арестованного студента.

Согласно новым судебным установлениям, процесс был гласным и вердикт выносили присяжные. Тут-то и выяснилось, что независимый суд и «ордынское» государство совершенно несовместны. Растроганные видом подсудимой, ее благородством и несомненным альтруизмом, а также возмущенные произволом градоначальника, присяжные объявили Засулич невиновной. Это стало настоящим шоком для правительства и дало невероятный толчок революционным настроениям самого радикального свойства. Полиция попыталась задержать террористку невзирая на вердикт – студенты ее отбили и помогли скрыться.

Дело Засулич затмило реляции с Балкан, тем более что боевые действия к тому времени уже закончились.

Выстрел Веры Засулич. А. Доденард

Самым же тяжелым последствием процесса было то, что террор, если так можно выразиться, вошел в моду. Очень горячих и очень холодных голов, готовых взяться за оружие, нашлось немало. Некоторые были связаны с подпольщиками, другие действовали по собственному почину.

Турецкая война закончилась, но началась война между государством и революционерами.

Каждый из этих терактов сопровождался выпуском прокламаций о приведении в исполнение приговора, вынесенного некоей «русской социально-революционной партией», а вооруженное сопротивление при аресте или попытке задержания отныне становится обычным делом.

Обостряется ситуация и в столице. Чтобы не повторился казус с оправданием Засулич, правительство предает одесских арестантов военному суду – под предлогом того, что в январе в городе еще не было отменено военное положение, а нападение на жандармов было приравнено к нападению на солдатский караул. Благодаря этой казуистике суд прошел без сюрпризов, одного из обвиняемых расстреляли. Но в отместку, всего два дня спустя, среди бела дня, в центре Петербурга, землеволец Кравчинский кинжалом заколол самого шефа жандармов и начальника Третьего отделения Мезенцева, после чего благополучно скрылся. Безнаказанное убийство руководителя имперских спецслужб стало настоящей пощечиной для репрессивной машины, гордившейся своим всемогуществом.

Машина ответила так, как умела – еще бóльшими репрессиями. Притом не точечными, а массовыми, то есть наиболее бездарным и опасным образом. Правда, у нее не было другого выхода – полиция еще не научилась бороться с конспиративными организациями.

Прямо в день похорон Мезенцева в Зимнем дворце состоялось экстренное заседание Совета министров в присутствии императора. Постановили: подлежащих бессудной «административной высылке» (то есть кого угодно, по одному лишь подозрению полиции) отправлять «преимущественно в Восточную Сибирь»; за вооруженное сопротивление предавать военному суду с немедленным исполнением приговора; построить специальные тюрьмы и колонии для содержания политических.

По сути дела, государство решило ответить на террор террором. Людей по-настоящему отчаянных (а постнечаевские «обреченные» все были такими) запугать этим совершенно невозможно, они лишь лучше конспирируются. Общество при этом, подвергаясь полицейскому произволу, начинает горячо сочувствовать бесстрашным героям, сражающимся с несправедливостью, и не ставит им в вину проливаемую кровь. В самой, может быть, главной борьбе – за умы и сердца – правительство безнадежно проигрывало. Всякий передовой человек счел бы низостью помогать полиции и достойным поступком – помочь революционерам, даже если не разделял их взглядов.