мне не относившиеся, как бы открыли путь потокам горя и слез, затопивших меня в одночасье. Я рыдала дни и ночи, не понимая, что происходит вокруг. Лавина горьких чувств и черных предчувствий наступала на меня без остановки. Я почти ничего не ела, покупала и пила вино, чтобы притупить эти невыносимые моей душе боль и страдание, поселившиеся у меня внутри. Паня водила меня и к врачу, и в церковь, но никто мне не мог ничем помочь. Мои глаза ввалились, я осунулась, у меня во взгляде появилось что-то такое, что все отводили глаза. Я оплакивала свою несостоявшуюся счастливую жизнь, оплакивала с каким-то звериным воем и звериной же тоской…

Горю человеческому тоже есть предел. И после смерти Петра Игнатьевича, и когда забрали и расстреляли его сына Леонида я была свидетелем этого предела, сострадала, плакала, но это всё же не была моя личная боль и трагедия. А сейчас она была моя и только моя! И это меня просто убивало. Но не убило. Завод переехал из Москвы вглубь страны, общежитие отдали под госпиталь. Паня отвела меня, обессилевшую, с трясущимися от горя и слабости плечами, к Ольге Николаевне на Старую площадь. И там меня приняли, даже временно поселили в Люсину комнату-кладовочку, а она переселилась в одну из освободившихся комнат в глубине квартиры. Семья, жившая там, получила похоронку и уехала в эвакуацию, в деревню куда-то под Нижний Тагил.

Фронт всё приближался к Москве. Я стала приходить в себя, а точнее, прекратила плакать, но часто сидела, глядя в одну точку, покачиваясь из стороны в сторону и издавая какой-то звук – то ли мотив песни, то ли молитву, то ли стон. Если меня спрашивали: «Лизочка, что? Что хочешь? Давай я тебя закутаю в теплый платок. А может, хочешь чаю?», я отвечала спокойным, ничего не выражающим голосом: «Нет, ничего не надо. Писем не было?»

Этот вопрос всех вводил в замешательство, так как я получила уже официальное письмо, что рядовой Василий Решетнёв пропал без вести во время битвы… и там дата и место. Но я отнеслась к этому равнодушно, сказав:

– Но ведь не убит. Я знаю, что он жив, что он ко мне вернется.

Так же спокойно я отнеслась и к смерти Софьи Абрамовны. Как будто это меня не коснулось.

– Пуля пролетела мимо, не задев, – сказал об этом Игорь, глядя на меня.

Он приехал домой на несколько дней из госпиталя после ранения. И его слова были правдой, казалось, ничто меня не трогало, ничто не могло пробудить к жизни.

Игорь воевал героически. Он, видимо, пошел по стопам отца, был хорошо идеологически подкован и уже получил звание младшего лейтенанта и должность младшего политрука роты. К зиме их с велосипедов, оказавшихся неэффективными в боях на снегу, пересадили на трофейные мотоциклы. Он любил технику и был довольно бесшабашным, гонял на мотоцикле и в боях, и во время передышек. За время войны получил два ранения, медаль и два ордена.

Однажды морозной зимой он стоял в дозоре на вышке у линии фронта, и сильный холодный ветер сдул с его головы ушанку. Он не мог и не имел права оставить пост, слезть и разыскать свою шапку, поэтому так и стоял с непокрытой головой, пока его не сменили. Потом оказалось, обморозил голову так, что все его кудрявые и густые волосы вылезли и голова сильно опухла. Как результат – месяц в санчасти, и сразу опять на фронт, разыскивать свою часть.

Но то было еще не ранение, ранение он получил через год, попав под обстрел вместе с командиром полка. Того сразу, видимо, ранили серьезно. Он упал навзничь, скатился в воронку от снаряда, где сидел, отстреливаясь, Игорь, и лежал без движения. Игорь видел, как убили всех, кто был с ними, но их с полковником не заметили, так как они были в укрытии и наступили сумерки. Из раненого раздробленного локтя у Игоря сочилась кровь. Он подполз к полковнику, волоча за собой перебитую руку. Тот был или мертв, или без сознания. Игорь послушал сердце – бьется. Значит, жив. Как с раздробленной рукой дополз до своих позиций да еще и дотащил на себе командира, он не помнил. Помнил только, что полз долго, силы кончались и было очень холодно. Тело словно свинцовое, а перебитая рука болела и пульсировала до невозможности. Потом полевой медсанбат, капельницы от заражения крови, консилиум, отрезать руку или нет, и затем операция. Операционная тоже полевая. На поляне стоял стол, сделанный из четырех вкопанных в землю дубовых бревен и лежавшей на них старой, но толстой и тоже дубовой двери. Вот и весь кабинет хирурга.

– Ого! – Игорь пытался шутить. – На свежем воздухе?

Ему дали водки и привязали ремнями к столу. Вернее, ремни были длинные, обхватывали весь стол, проходя под ним. Их просто затягивали посильнее, чтобы держать раненого солдата, лежащего сверху. Хирург, пожилой усталый майор, дав ему зажать зубами круглую, толщиной с большой палец, палку, на которой уже виднелись глубокие отметины от зубов предыдущих пациентов, наклонился к нему и тихо сказал:

– Наркоза у меня нет. А если по-честному, то не могу дать, берегу для тяжелых, им без него не выжить. Так что держись, сынок!

Игорь рассказывал, что ему было очень больно, зубы впивались в деревяшку, почти перекусывая ее, но он старался терпеть, только стонал. А хирург всё ковырял и ковырял не переставая в больном локте. И тут сирена! И почти сразу же за ней – тень самолета и звук стреляющего пулемета. Доктор упал как подкошенный. Рядом больше никого не было, все или были убиты, или разбежались по укрытиям. Игорь слышал, что самолет разворачивается для второго захода. Он уже не думал о боли в руке, не до того сейчас! Он не хотел попасть под следующую пулеметную очередь, распятый на хирургическом столе, как препарированная лягушка. Дернул ремни и почувствовал, что те затянуты неплотно, что он может двигаться под ними, хоть до замков не дотянуться, они далеко. Тогда, двигаясь вбок, Игорь дополз кое-как до края стола и, протиснувшись под своими путами, соскользнул под него, повиснув на ремнях. И вовремя: пулеметная очередь полоснула прямо по столу, с визгом выбивая щепки из досок, но насквозь не прошила. В этот момент Игорь почувствовал близость смерти как никогда. Она была не просто близко, а всего лишь на расстоянии половины толщины доски стола, под которым он висел, обессилев… Кто и когда его снял, кто его