– Как только Кейт взбрело притащить нас в этот террариум?

– Слушай, Айса, – Тея косится на кабинки, понижает голос, хотя в уборной, кроме нас, никого, – ты сама настаивала, что надо пойти.

Мрачно киваю. Да, я настаивала. И да, я понимаю Кейт. Бедняжка, она в панике искала повод собрать нас всех после стольких лет. Огромная, немыслимая удача, что обнаружение мертвого тела и вечер встречи в Солтен-Хаусе совпали. Естественно, Кейт ухватилась за это совпадение. Но, боже, лучше бы его не было!

Отборные ругательства кипят во мне, словно адское зелье, того гляди выплеснутся. Так и вижу себя за обеденным столом. Хруст накрахмаленной скатерти, шелест перешептываний. Нет, я не сдержусь, я брошу им в физиономии: «Заткнитесь, сплетницы паршивые! Вы ничего не знаете, черт вас дери! Ни-че-го!»

Делаю медленный вдох. Спокойно, Айса, спокойно.

– Ну что, идем? – уже мягче говорит Тея.

Киваю:

– Да. Порядок. Я справлюсь. То есть мы справимся. Мы. В смысле, раз Кейт держится, то мне сам бог велел. А Кейт не сорвется?

– Надеюсь, нет. Но она на грани.

Тея открывает дверь. Выхожу в гулкий холл. Теперь здесь пусто. Лишь несколько запоздалых учительниц спешат в обеденный зал. У окна белеет щит с планом рассадки за ужином.

– Поторопитесь, дорогие! – произносит при нашем появлении какая-то учительница. Нас она знать не может – слишком молода. – А то к речам опоздаете. Какой у вас столик?

– Панкхерст[9]. По крайней мере, нам так сказали, – отвечает Тея.

Учительница смотрит в список, ведет пальцем по столбцу имен.

– Тея Уэст, – подсказывает Тея.

– Да, верно. Вот ваше имя. А вы…

Вид у нее извиняющийся.

– Простите, я тут новенькая. Никого из выпускниц не знаю…

– Айса Уайлд, – полушепотом выдыхаю я.

К моему облегчению, молодая учительница не меняется в лице. Значит, обо мне – о нас – не слышала. С сосредоточенным выражением она продолжает читать список.

– А, вот, нашла. Тоже Панкхерст. Там еще несколько ваших. Столик номер десять. Прямо рядом с окном раздачи. Вам лучше пройти в эту дверь, а потом – по галерее.

Могла бы и не объяснять. Без нее знаем. С закрытыми глазами нашли бы. Впрочем, мы киваем и послушно проходим в указанную дверь. Издали слышится плеск аплодисментов. Значит, сейчас начнется торжественная часть. На сцене какая-то женщина; милостиво ждет, пока восторженные гости позволят ей заговорить.

Я приготовилась увидеть мисс Армитейдж, нашу директрису, однако это не она. Да и что удивляться? Уже при нас мисс Армитейдж было за пятьдесят, наверняка она давно на пенсии.

Удивляюсь другому, скорее я шокирована. На сцене стоит мисс Уэзерби, наша бывшая классная наставница.

– Твою мать, – шипит Тея, пока мы пробираемся мимо столиков, занятых богатенькими сучками и их благоверными. По щекам Теи, резко побледневшим, ясно: она тоже потрясена.

Отрепетированные интонации мисс Уэзерби преследуют нас всю дорогу. Минуем стену почета, где имена капитанов хоккейных команд и выпускниц, погибших в войну, выбиты на золоченых пластинках; где на холстах неким художником, не ведавшим слова «лесть», увековечены бывшие директрисы. Голос мисс Уэзерби гулким эхом отзывается от деревянных стенных панелей. Слов не разобрать. Вместо приветственных банальностей мне слышится речь мисс Уэзерби в тот, последний день: «Айса, так будет лучше для всех. Я очень сожалею, что ты недолго училась в Солтен-Хаусе, но все мы, включая твоего отца, считаем, что тебе требуется начать сначала. В другом учебном заведении».

Начать сначала. В очередной раз.

Внезапно я стала как Тея; меня просили уйти из школы «по-хорошему» – под угрозой исключения, скандала.

Помню, как отец, мрачнее тучи, вез меня домой. Вопросов он не задавал, лжи в ответ не услышал. Но воздух в машине был пропитан его недовольством. Мы спешили в Лондон, к больничным запахам, к реву клаксонов. На отцовском лице пульсировала надпись: «Как ты могла? Как ты могла – зная, каково приходится мне?»

Родители Фатимы все еще были в Пакистане. За Фатимой из Лондона приехали дядя и тетя – среди ночи посадили ее в «Ауди» и увезли. Я стояла у окна, смотрела вслед задним фарам. Нам даже проститься не дали.

Страшнее всех был отец Теи. Громкоголосый, наглый, он смеялся, словно от его бравады скандал мог рассосаться сам собой. Закидывая в багажник вещи, мистер Уэст отпустил несколько скабрезностей. И от него разило бренди, хотя только-только пробил полдень.

Лишь за Кейт некому было приехать. Потому что Амброуз… Амброуз уже сгинул.

«Смылся прежде, чем его прищучили», – вот какими шепотками шелестели школьные коридоры.

Все это слишком свежо в моей памяти; подробности проступают по мере того, как мы, извиняясь, пробираемся к столику под названием «Панкхерст», где ждут Фатима и Кейт. На их лицах явное облегчение. Мы устраиваемся под бурные аплодисменты – мисс Уэзерби завершила-таки свою речь, из которой я ни слова не могу воспроизвести.

Достаю мобильник. Держа его под скатертью, пишу сообщение Лиз: «Все в порядке?»

– Вегетарианское блюдо или мясное, мэм?

Голос раздается за спиной. Вздрагиваю, оборачиваюсь, вижу официанта в белой рубашке.

– Что, простите?

– Ваш выбор, мэм, – вегетарианское блюдо или мясное? – повторяет официант.

– Не знаю…

Кошусь на Кейт – она занята разговором с Фатимой. Обе склонились над тарелками.

– Мясное, пожалуй.

Официант отвечает учтивым кивком и ставит передо мной тарелку. Предполагаемое мясо плавает в густом коричневом соусе с дольками картофеля, а также неким овощем, в котором я не без труда опознаю жареный артишок. Общее визуальное впечатление – пятьдесят оттенков бежевого.

Кейт с Фатимой выбрали вегетарианское блюдо, и, похоже, не прогадали. У каждой на тарелке лежит что-то вроде открытого пирога с козьим сыром – это неизбежно.

Прямо над ухом раздается мужской голос:

– Такое впечатление, что блюдо – дань малоизвестному Бежевому периоду в творчестве Пикассо.

Поднимаю взгляд – с кем это он разговаривает? К своей досаде, обнаруживаю: со мной. Насилу улыбаюсь.

– Не правда ли? – уточняет незнакомый мужчина.

Касаюсь вилкой артишока.

– Не знаете, что там за мясо?

– Я не выяснял, но почти уверен – курятина. Как показывает личный опыт, на таких мероприятиях всегда подают курятину, чтобы угодить всем гостям.