Все еще смотрю на экран, когда кто-то касается моего плеча. Джесс Гамильтон, румяная от вина и духоты, оказывается, подкралась сзади.

– Уже уходишь, Айса? Слушай, мы остановились в одной гостинице с видом на море. Вот я и предлагаю: давайте продолжим в «Солтенском гербе». Пропустим по стаканчику на сон грядущий.

– Спасибо, я не могу.

Получается неубедительно, и я спешу объяснить:

– Это очень мило, что ты меня приглашаешь, только мне нужно обратно к Кейт, а в паб идти – это большущий крюк. И потом, я же Фрейю, дочку, оставила с няней. Мало ли что? В общем, не получится, извини.

На самом деле причина другая: скорее я собственную сандалию съем, нежели на лишний миг задержусь с этими оживленными, смеющимися женщинами, с их приятными воспоминаниями о счастливых школьных днях. Эти женщины непременно станут болтать, повторять «А помните?..» – причем речь пойдет о времени, когда Кейт, Тея, Фатима и я не были счастливы, а страдали.

– Жаль, – без особого огорчения произносит Джесс. – Слушай, ты, главное, еще на пятнадцать лет не пропадай, ладно? Ужин проводят почти ежегодно – разумеется, не такой пафосный, как на пятнадцатилетие выпуска. Думаю, двадцатилетний юбилей отметят с особым размахом. Не пропусти!

– Постараюсь.

Джесс хватает меня за плечо. Глаза у нее блестят, она покачивается. Только теперь понятно: здорово перебрала.

– Извини, что спрашиваю, – произносит Джесс. – Просто любопытно. А то еще исчезнешь, а я так и не узнаю. Мы весь вечер с девчонками про это говорили. Я лично надеюсь, что все было не так… В смысле, не обижайся, только… только, когда вы вчетвером одновременно покинули Солтен… Ответь, Айса: причина именно та, о которой шептались?

Сердце падает. Я словно выпотрошена. Съеденное и выпитое за ужином тает, в животе вязкая пустота.

– О какой причине ты говоришь? – Стараюсь, чтобы голос звучал как можно беззаботнее. – Я не в курсе.

– Ну как же! Ты разве не слышала сплетен? – Джесс понижает голос, оглядывается. Понятно: смотрит, далеко ли Кейт. – Ну, насчет Амброуза… Да знаешь ты все!

Ее уже несет. Сглатываю. Надо бы развернуться, якобы на оклик Фатимы – а я не могу. Да и не хочу. Пусть Джесс произнесет это, довольно ходить вокруг да около.

– Что конкретно насчет Амброуза? – Мне даже удается улыбнуться. – Ничего не понимаю.

Ложь, конечно.

– Господи! – Джесс буквально стонет.

Искреннее у нее сочувствие или поддельное, я понять не могу. Я слишком долго была пропитана ложью.

– Айса, нет, серьезно! Неужели ты и впрямь не знаешь?

– Чего я не знаю? Говори. Скажи это.

Теперь я даже не пытаюсь улыбаться.

– Черт.

Джесс совсем сникла и даже протрезвела от моего столь явного отвращения.

– Айса, извини, я совсем не хотела снова ворошить…

– Сама же говоришь: вы весь вечер это обсуждали. Ну так давай, скажи мне в лицо. Что за сплетня?

– Насчет Амброуза…

Джесс мучительно сглатывает. Смотрит поверх моего плеча, но в холле – никого. Никто из подружек не придет Джесс на выручку.

– Говорили, Амброуз… он… он вас рисовал. Вас четверых.

– Дело ведь не в факте рисования, так? – Тон моего голоса холоден. – Так, Джесс? Что конкретно болтают о рисунках?

– Что вы на них… г-г-голые, – еле слышно шепчет Джесс.

– Продолжай.

– И что об этом узнали в школе… и поэтому… поэтому Амброуз… совершил…

– Что совершил Амброуз?

Джесс умолкает. Стискиваю ей запястье. От боли и неожиданности она моргает. Какие у нее хрупкие косточки!

– Так что он совершил?

Эти слова я повторяю в полный голос. Холл отзывается эхом. Несколько замешкавшихся выпускниц, а также официанты поворачиваются в нашу сторону.

– Самоубийство, – шепчет Джесс. – Извини. Не следовало мне…

Она вырывается, поправляет сумку на плече и спотыкаясь уходит. А я – задыхающаяся как от удара под дых, чуть не плачущая – остаюсь в гулком холле.

Проходит несколько минут – и вот я готова выйти в холл, полный людей.

Кейт, Фатима и Тея, наверное, заждались.

Шарю взглядом по двум очередям – в гардероб и в туалет. Не вижу своих. Не могли же они уйти без меня?

Щеки еще пылают, сердце колотится – Джесс здорово выбила меня из колеи. Где же девчонки?

Пробираюсь к выходу, работая локтями. Кругом смеются выпускницы – демонстрируют старым подругам мужей и женихов. Кто-то хватает меня за руку. Слава богу! Оборачиваюсь, каждой черточкой выражая облегчение – и вижу мисс Уэзерби.

Внутри все сжимается. Слишком хорошо я помню наш последний разговор – и ее перекошенное от гнева лицо.

– Айса, – произносит мисс Уэзерби. – Узнаю тебя. Как и раньше, ты вечно куда-то бежишь. Я всегда говорила: тебе следовало заняться игрой в хоккей, чтобы не пропадала зря твоя буйная энергия!

– Извините, – бормочу я, стараясь дышать ровно и не слишком резко высвобождать руку из цепкой хватки мисс Уэзерби. – Мне нужно… нужно домой. Там няня, наверное…

– Няня? Значит, ты стала матерью? Сколько же твоему ребенку?

Понятно: мисс Уэзерби спрашивает просто из вежливости.

– Скоро шесть месяцев. У меня дочка. Послушайте, я должна…

Мисс Уэзерби кивает и разжимает пальцы.

– Что ж, приятно было увидеть тебя после стольких лет. Поздравляю с дочкой. Запиши ее в нашу школу!

Сказано полушутливым тоном, но я цепенею. Кое-как удается кивнуть и даже улыбнуться, однако по лицу мисс Уэзерби ясно: мои истинные чувства от нее не укрылись. Еще бы! Я и сама знаю: так, как я сейчас, разве что марионетки улыбаются своими намалеванными губами.

– Айса, не могу выразить своего огорчения по поводу событий, вызвавших твой отъезд, – выдает мисс Уэзерби. Вид у нее и впрямь кислый. – Должна признать, что это – один из немногих фактов в моей карьере, о которых я искренне сожалею. Школа тогда обошлась с тобой плохо – не стану отрицать. Наряду с другими преподавателями я несу за это ответственность. Но сейчас… сейчас в Солтене многое изменилось, поверь. Подобные ситуации мы решаем другими методами… да, совсем другими.

– Я… – Сглатываю, пытаясь продолжить: – Мисс Уэзерби, не надо извиняться… С тех пор столько воды утекло.

Это не так. Но обсуждать события семнадцатилетней давности сейчас, да к тому же здесь, в школьных стенах, выше моих сил. Господи, куда девчонки запропастились?

Мисс Уэзерби кивает. Лицо у нее напряженное, словно она сдерживает наплыв собственных воспоминаний.

– До свидания, – говорю я.