Мотовилов разыскал в лесу КП артиллеристов. В палатке стоял стол, сколоченный из артиллерийских ящиков. На столе лежала придавленная камнем карта. Точно такая же лежала за пазухой у Мотовилова. За столом два майора пили чай, который наливали из термоса. Нашлась кружка и для Мотовилова. Но чай стыл в его горле.

– У нас своя задача, а у вас, старший лейтенант, как я понимаю, своя, – продолжал стоять на своём майор постарше. – А гвардейцы… На них, я думаю, надежда слабая. Дороги непроезжие. Близко к линии фронта они не поедут. Корректировщика огня, как видите, нет. Так что напрасно вы им взвод отдали. Лучше давайте решим то, как лучше прикрыть мои батареи от возможного воздействия пехоты противника вот отсюда и отсюда. – И майор указал чайной ложкой на границу леса и луга северо-западнее Екатериновки.

– Тут болота.

Мотовилов знал, чем может закончиться несогласованность действий его роты, отдельного истребительно-противотанкового полка и дивизиона гвардейских миномётов. В любую минуту боевые охранения, высланные вперёд, могли доложить о появлении немецкой колонны. Беспокоило исчезновение разведгруппы сержанта Плотникова.

Плотников, Плотников… Везучий был парень. Сорвиголова. Всё ему удавалось, всё сходило с рук. А тут, видать, наскочил на таких же, как и сам…

Реактивные наряды «катюш» летели через окопы Третьей роты в таким свирепым воем, что половина бойцов пластом лежала на дне окопов, а другая, на которую Мотовилов возлагал надежды в предстоящей атаке на Малеево, начала лихорадочно окапываться, углублять свои ячейки и отрывать «лисьи норы». Боевое охранение так и не успели снять, и теперь оставалась одна надежда, что снаряды пролетят дальше и вторую траншею не заденут.

Второму взводу Мотовилов приказал начать выдвигаться, когда багровые струи ракет ещё чертили небо над деревней и полем. Старшина Звягин вывел своих людей вдоль лесной опушки к оврагу. Там залегли и начали ждать окончания артподготовки. До деревни оставалось метров триста. Звягин прикинул: как только упадёт последний «лука», одним броском достигнуть крайних дворов, установить там пулемёт, который Мотовилов им выделил из своего резерва, а дальше – двор за двором…

Хаустов, Петров и Колядёнков, вернувшиеся с разъезда так не вовремя, были включены во второй взвод и теперь лежали на песчаной осыпи, прикрытой ивовой листвой, и ждали своей дальнейшей участи. Ротный приказал им оставить трофейные винтовки в окопах и взять свои. Сразу стало понятно, что их ждёт не перестрелка, а скорее всего ближний бой. Старшина Звягин так и сказал:

– Кто бывал в ближнем бою? Никто. Всё понятно. Тогда примните штыки и приготовьте гранаты. Разделитесь попарно, можно тройками, и в бою держитесь рядом. Раненых оставлять на месте. Подберём после.

Старшина Звягин выстроил свой план атаки и старался следовать ему.

Но всё произошло совсем не так, как он предполагал, лёжа на краю оврага и наблюдая за тем, что происходило в деревне и её окрестностях. Снаряды ложились не всегда точно, вразброс. Но миномётчики кидали залп за залпом и в конце концов перепахали юго-западную часть Малеева, переправу и пойму вокруг деревни и разрушенного моста до такой степени, что ничего живого и невредимого на этом пространстве не осталось. Старшина Звягин видел, как смахнуло с крайнего дома горящую соломенную крышу и, разорвав её на части, разбросало по огородам, прямо на головы залёгших там немецких пехотинцев, как опрокинуло танк, и из него, как из бочки с бензином, полилось из всех люков клубящееся пламя. По всей деревне и пойме разбегались в разные стороны горящие снопы. Другие горели прямо в «бабочках». Но когда старшина Зыбин пригляделся, то понял, что никакие это не снопы, а ещё живые и изо всех сил старавшиеся выжить люди, они искали спасения от огня, охватившего всё пространство вокруг. Горели дома и постройки, горели деревья, горела земля, горело болото, и сама речка кипела огнём. А с неба падали всё новые и новые снаряды.

Обстрел начал немного ослабевать. Старшина Звягин поднял взвод, и они начали пробираться дальше. Шли медленно, часто останавливались, прислушивались. В какое-то мгновение Звягин, шедший впереди, уловил странный звук. Звук рождался в глубине оврага, где-то там, впереди, куда они шли, и там же завершался. Но через мгновение он выкатился им навстречу, он нёсся вместе с тем ужасом, который происходил в деревне. И старшина Звягин, и все, шедшие рядом с ним и следом, мгновенно это почувствовали и остановились.

– Приготовить гранаты! – сказал взводный и сорвал с поясного ремня чугунное тельце Ф-1.

Гул в овраге между тем нарастал, ширился, как будто оттуда навстречу второму взводу неслась взрывная волна. Старшина Звягин разжал усики чеки и, прижав скобу, медленно потянул кольцо.

– Давай, ребята! Бросай! – заревел он, увидев впереди, шагах в двадцати, группу немцев.

А дальше всё закрутилось железным беспощадным колесом, и это жестокое колесо покатилось по оврагу, по его обрывистым склонам, по людям, сгрудившимся здесь, по их головам и плечам, опрокидывая нестойких и зазевавшихся и отскакивая от тех, кто принял его штыком и сапёрной лопатой. Заскрежетало железо о железо, затряслась земля под ногами, под опрокинутыми телами. Захрустело чудовищным хрустом, и человеческие голоса и стоны слились с нечеловеческим рёвом. Казалось, земля прогнулась под тяжестью того, что здесь происходило.

Гранату успел бросить только Хаустов. Они втроём залегли на правом склоне, когда со стороны деревни навстречу взводу хлынула волна немцев. Сколько их бежало, понять было нельзя. Тут же в самой их гуще лопнуло несколько гранат, разбрасывая по сторонам тела и обрывки одежды. Петров приладил к винтовке штык, который всё время выскальзывал из руки в снег, потому что рука дрожала, а всё тело цепенело. Справившись со штыком, он тоже начал вытаскивать из кармана шинели гранату. Но события развивались настолько быстро и непредсказуемо, что через мгновение гранату бросать было уже некуда. Всё перемешалось. Каски. Шинели. Голоса. Крики. Он увидел, как левее пулемётчик, ещё разделенный двумя противостоящими волнами, упал на колено, передёрнул затвор «дегтяря» и прямо с руки повёл длинную очередь почти в упор. Но тотчас его смели то ли свои, то ли чужие. Кто-то с силой толкнул Петрова в плечо, потащил вперёд, прямо на немцев, и он услышал голос Колядёнкова:

– Пош-шли-и!

Всё было кончено в какие-то минуты. Сознание Петрова как будто отключилось, так что он потом долго ничего не мог вспомнить. Во рту першило, как будто он бежал кросс. Грудь болела, такое с ним случалось именно во время бега на длинные дистанции, когда силы, казалось, ещё были, а дыхания не хватало. Рядом стоял на коленях профессор Хаустов. Каска его, расколотая надвое, валялась рядом. На жилистой шее кровоточил рубец. Хаустов прикладывал к ране белоснежный носовой платок и что-то беззвучно шептал синими губами, так что слов разобрать было нельзя. Губы профессора шелестели, как сухая трава на лёгком ветру. Шелестели одно и то же. Петров смотрел на него и не мог понять, как, среди той грязи, пота и копоти, профессор смог сохранить в такой первозданной чистоте носовой платок, и почему он прикладывает к ране именно платок, а не воспользуется бинтом из индивидуального медицинского пакета. Колядёнков тщательно вытирал снегом затыльник приклада своей винтовки и посматривал то на профессора, то на Петрова.