зрителей-горожан был таков, что даже у склонного временами к цинизму Петровича нигде не екнуло связать происходящее с памятной ему по нашему времени «шуточной» датой.

По Светланской, центральной улице города, развернув увенчанные ратной славой знамена, чеканили шаг гвардейские батальоны, гарцевали эскадроны и сотни. В их рядах маршировали воины двух вновь сформированных лейб-гвардейских полков, Квантунского егерского и Маньчжурского казачьего. Перед своим государем отбивали подковками сапог такт по брусчатке пехотинцы и пулеметчики, герои жарких схваток у Циньчжоу, Дальнего, Инкоу и Ляояна. Высекая подковами искры, гарцевали казаки, отважные рубаки Келлера и Мищенко, неукротимые горцы Сухомлинова. Катились маньчжурские «повелители огня», конные, полевые, гаубичные батареи. В едином строю с армейцами гордо пронесли свои Андреевские флаги морпехи и бойцы флотского бронедивизиона.

А вечером возле Триумфальной арки состоялось еще одно торжество, на которое ни о чем не догадывающиеся главные герои прибыли без каких-либо задних мыслей, просто прослушать поздравительную речь государя. И он ее произнес. Хотя сама по себе никаких особенных сенсаций она не содержала. Неожиданность случилась после, когда в присутствии российских и иностранных почетных гостей, а также нескольких тысяч воинов армии и флота, Николай Александрович возвел Гриппенберга, Макарова, Щербачева и Руднева в графское достоинство. Генерал-адмирал Алексеев стал отныне светлейшим князем.

На следующий день меди, барабанов и массовки было уже поменьше: утро государь посвятил общению с германскими и американскими гостями, лучшими людьми города и гвардейскими офицерами. После чего – большая церковная служба. А ближе к вечеру в сопровождении великого князя Александра Михайловича, Алексеева, Макарова, Дубасова, Безобразова и Руднева он отправился на «Потемкин». Там кроме обещанного ужина в кают-компании им и экипажу «шантунгского» флагмана предстояло еще одно торжественное мероприятие: открытие и освящение установленного на фронтальной бронеплите носовой башни броненосца барельефа в честь победы в Желтом море, подарка от Дворянского собрания и купечества Первопрестольной…

Блещут солнечными зайчиками лезвия ножниц. Раз, другой… И вот ленты разрезаны. В безмолвии равнения замер монолитной стеной строй моряков. Изготовились, словно к бою расчеты пулеметчиков, за своими высокими треногами с фотоаппаратами корреспонденты… А порывы ветра нетерпеливо рвут, тянут прочь ткань, укрывающую червонную медь…

И перед императором, перед моряками и священнослужителями предстает он, воин в сияющих доспехах, поражающий карающим копьем прямо в огнедышащую, оскаленную пасть, топчущий копытами своего боевого коня покрытое чешуей змееподобное, извивающееся тело азиатского дракона. Георгий Победоносец…

Грохочут залпы салюта плутонга под баком. Обнажаются головы под звуки гимна. А среди десятков снимков, сохранивших для потомков величие момента, окажется один поистине уникальный. Ибо на нем будет запечатлено братское объятие члена РСДРП и русского царя…

Этим вечером на «Потемкине» было решено, что вместо четырехдневной поездки в Порт-Артур через Мукден и Ляоян по КВЖД, как планировалось первоначально, царь пойдет на Квантун с эскадрами Безобразова и принца Генриха. Утром 4 апреля черно-золотой штандарт российского самодержца взвился под клотик фор-стеньги «Варяга», а на «Аскольде» был поднят флаг наместника.

В итоге неожиданного царского экспромта разношерстная пишуще-снимающая братия журналистов и кинооператоров оказалась за бортом, будучи вынуждена добираться из Владивостока в Порт-Артур самостоятельно. И лишь для нескольких человек, в том числе для одного североамериканца, было сделано исключение: всем им еще ночью вестовые доставили записки и корабельные пропуска за подписью адмирала – Руднева.

* * *

Из Владивостока русская и германская эскадры с августейшими персонами на борту выходили при солнечной погоде с небольшой туманной дымкой по горизонту. В открытом море она практически рассеялась, зато по мере приближения к Цусиме усилился ветер и начало ощутимо покачивать. Хотя силы шторма он формально не достиг, но волну в Корейском проливе развел приличную.

Тяжелее всего приходилось гвардейцам на крейсерах-лайнерах ГЭКа. Огромные высокобортные суда кренило так, что интимные воспоминания об этом коротком переходе не случайно стали позже поводом для множества шуток в столичных салонах и на полковых вечеринках.

Миновав Квельпарт в едином походном ордере из трех кильватерных колонн, обе эскадры легли курсом на мыс Шантунг, к месту с географическими координатами той роковой точки на карте, где менее четырех месяцев назад почти со всем своим экипажем геройски погиб русский броненосный крейсер «Витязь»…

Пронзительный ветер треплет флаги и гюйсы форменок. Тускло поблескивают отточенные вороненые штыки винтовок караула. Виновато плещут у самых ног императора холодные мутные волны Желтого моря, будто прося прощенья, робко захлестывают на нижнюю площадку трапа…

Сотрясает небо рокот сотен орудий. Трепещут приспущенные флаги и штандарты. Замерли на палубах в скорбном строю моряки… И, обнажив голову, преклоняет колено перед этими волнами государь. Бережно принимают они венок живых цветов из его рук как символ вечной, благодарной памяти и скорби русского народа по его осененным ратной славой сынам, навсегда упокоившимся здесь, в темных морских глубинах. Скорби по всем тем, кто, положив жизни за други своя, за веру, за государя и Отечество, отстояли честь великой Родины и нерушимую крепость вновь обретенных ею восточных пределов…

– По местам стоять! С якоря сниматься!

Засвиристели боцманские дудки, загремели цепи и стопора, туго заскрипели принявшие многопудовый вес кат-балки…

– Якорь чист!..

И снова – вперед! Курс вест – норд-вест. Туда, где их с таким нетерпением ждут… И вот уже проступает вдали, на фоне сизой предвечерней мглы, гористый, неприветливо суровый берег. Вот там, впереди, из туманной дымки справа по курсу «Варяга», с высокой, почти отвесной кручи сверкнуло огнем. Полыхнуло один раз, второй, третий. Прокатился над морем рокочущий низкий гул.

– Утес начал, ваше величество!

– Вижу, Степан Осипович. И слышу… – Николай на секунду оторвался от бинокля, приветливо кивнув Макарову. – Да, это потрясающе. Все-таки ни картинки, ни рассказы не способны передать действительной силы сего грозного зрелища. Как жаль, что мне не привелось побывать здесь раньше.

Приняв эстафету у артиллеристов Электрического Утеса, просверкала оранжевыми сполохами, вся окуталась дымным облаком Золотая гора. И за ней почти одновременно, словно единым могучим залпом, от «варяжского» гюйсштока до левого крамбола окрасилась проблесками дульного пламени Тигровка, распустились сизые клубы дымов от прохода на внутренний рейд до бухты Белого Волка.

На фоне могучего, громогласного приветствия береговых канониров жидкие дымки по бортам нескольких канонерок Лощинского, выстроенных под флагами расцвечивания на ближней к проходу линии бочек внешнего рейда, смотрелись весьма скромно. Но… Но флот сказал свое веское слово! И в ответ встречающим, корабль за кораблем, как по метроному, загрохотали подходящие к Порт-Артуру эскадры.

Императорский салют. Тридцать один залп. И прибывшие отвечали крепости вовсе не мелкашками-салютками, а носовыми плутонгами орудий среднего калибра… К концу впечатляющего военно-морского протокольного мероприятия голова у царя гудела, словно вечевой набатный колокол. А в качестве дополнительного бонуса ныл и пульсировал под треуголкой старый шрам от японской катаны.

– Ну, Степан Осипович, впечатление такое, будто сам