и скандал на террасе… Всё это уже не играло никакой роли, но почему-то висело над нами, как своды Пиранезиевых тюрем, которым, кажется, нет и не будет конца. Я должен был сделать то же самое. Оставить всё, Вику, Сашку — и кинуться к ней. К моей Лёле. Тогда, год назад.

А сейчас всё ушло. Я не имею в виду просто встречу на один вечер — вот же доказательство, Лёля пришла, она лежала в моей, вернее — в гостиничной, койке. Я уверен, что прикати я к ней в Москву — всё повторится. Она пробудет со мной долгие три с половиной часа, с девяти до полпервого ночи. Но жить вместе мы уже не будем.

Я втянул в себя воздух — в нём были и запах вянущих цветов, и запах земли, и сырость недавно прошедшего лёгкого дождя. Всё это была Лёля.

Я написал ей эсэмэску, и она ответила. Смотрел на горящий экран и понимал, что заслужил всё, что имею. Крошки, недоеденные куски, надкушенные плоды. Клюй, воробей. Радуйся.

Задание 13. Мясо в холодильнике

(из коробки №S-49/1А-ЮХ)

с 2005 по 2010 гг.

Если четырёхногому столу подломить две ножки, стол всё равно упадёт, пусть даже оставшиеся ножки целы и невредимы.

Пока наш с Викой «стол» ещё кое-как держался на двух ногах, мы не придумали ничего умнее, чем ввязаться в ипотеку.

Вика не хотела ссориться с сестрой из-за родительской квартиры, которая, судя по всему, теперь предназначалась старшей дочери. О том, что Лёля жила в сплошной череде неудач, говорить у нас было не принято, хотя вот уже несколько лет, после известия про первый, а потом и про второй Лёлин развод, отсутствие наших прав на родительские квадратные метры подразумевалось само собой.

Однокомнатная хрущёвка, доставшаяся мне от мамы, была ужасна, однако первое время наше жильё нас устраивало. Сашка родился, и понадобилось что-то получше. Когда мы взяли ипотеку, мы не слили мамину квартиру в первоначальный взнос, а решили её сдавать — и получать пусть небольшие, но деньги. Мудрость этого решения я оценил во время развода, когда мне пришлось валить туда, откуда пришёл.

Сашка рос сам по себе и никому из нас не мешал заниматься делом. Вика тоже работала, писала какие-то статьи, проводила тренинги. Это не приносило больших доходов, но оба мы считали, что деньги в семье должен зарабатывать мужчина. Вот я и зарабатывал.

С Андрюхой мы общались всё реже. Он вернулся в семью и сразу оказался от меня на значительном расстоянии. Мы уже работали в разных местах, и нам даже разговаривать стало как будто не о чем.

Из больницы я ушёл и устроился в несколько частных медцентров; хороших специалистов в Ленинградской области не хватало. Я колесил из Петербурга в Колпино, оттуда во Всеволожск, а на следующий день передо мной лежало Приморское шоссе и Сестрорецк. Мой безумный график стал моим спасением. Я отрабатывал смену, садился за руль и проезжал расстояние, достаточное для того, чтобы поддерживать состояние усталости и безразличия, чтобы не думать о себе, о Лёле, о маме Наде и о той пустоте, которая свистела у меня внутри.

Я работал с утра до ночи, и жена не препятствовала мне, а, наоборот, громко радовалась тому, как быстро уменьшалась сумма нашего долга.

— Мы закроем кредит года за полтора! — говорила она. И меня успокаивало, что я могу порадовать её хотя бы этим.

Автомобиль, подаренный родителями на свадьбу, стал мне серьёзной подмогой. Я оказался неплохим водителем. Скорости я не боялся, и даже иногда ловил себя на мысли о том, что хорошо было бы разбиться на трассе и не дожить до мамы Надиного состояния. Но мне везло: от серьёзных аварий судьба меня оберегала.

Летом дорога до работы была мне даже в радость, хотя машин на пригородных шоссе становилось гораздо больше, особенно по выходным. Зимой случались снежные заносы и ледяные дожди. Однажды в дороге у меня лопнул ремень ГРМ, машина встала на однополоске среди заснеженного поля, и четверть дневного заработка мне пришлось потратить на эвакуатор, а потом ещё месяц рассчитываться за ремонт двигателя. Тем не менее долг уменьшался.

На сон уходило совсем мало времени. А потом что-то сломалось, словно во мне тоже лопнул какой-то ремень. Я никак не мог заснуть после тяжёлого рабочего дня. Закапывался в одеяло, закрывал глаза, ворочался. Пялился в заплывшую бензиновыми пятнами темноту и слушал, как ворочается Вика. Она зажмуривалась, оборачивала голову подушкой. Её сосредоточенное, напряжённое лицо становилось недобрым. Я вставал и уходил в большую комнату, на гостевой диван, но и там висела всё та же тяжёлая, душная тьма, от которой не было спасения.

* * *

Однажды к моему приходу Вика приготовила какое-то особое блюдо. Она ждала меня с ужином, но к тому времени, как дождалась, весь её настрой пропал и мясо остыло. Сашка сидел, запершись в своей комнате. Он уже ходил в школу. Единственная сложность, с которой мы столкнулись в воспитании ребёнка, — затолкать его спать. Он упорно ложился в час ночи, и ничего с этим нельзя было поделать. Никто из нас не видел его микроскопических занятий, но там, за дверью детской комнаты, которую мы назвали Детская Зона, рождалась и формировалась невиданная химера. В те годы она была ещё на стадии морулы. И только в вечерние часы, пытаясь заставить ребёнка умыться и лечь в кровать, мы чувствовали сопротивление и недетскую жёсткость, с которой этот маленький человек выталкивал нас из своей жизни.

Вика пошла к Сашке, а я остался на кухне один. Холодный ужин упал в мой скукоженный желудок и превратился в донную мину, утыканную шипами. Я вышел на лестничную клетку покурить перед сном, предварительно закинувшись но-шпой и антацидом.

Я смотрел на дверь собственной квартиры. Хорошая, добротная дверь, да и лестничная площадка, на которой я сейчас стоял, была достойная, хоть вальсируй на ней. Я прикинул в уме размер долга, принялся считать и сбился. Я занимался этим каждый день, считал и пересчитывал, с бесконечными «а если», «а как бы», «а вот поднажмём». И каждый раз в остатке у меня получалась слишком большая цифра. И сегодня тоже. Нули разбегались, как муравьи в раскуроченном муравейнике.

Дверь колыхнулась. Из-за неё выглянула Вика.

— Ты чего тут? — сухо спросила она.

Я махнул ей рукой:

— Иди. Я сейчас.

Вика нахмурилась и вышла наружу.

— Еле запихала спать, — сказала она. — Сашка уже, наверное, забыл, как отец выглядит.