— Ты просто под кайфом и несешь бред, в который сама веришь. Уже видел нечто подобное в прошлом. Утром тебе будет стыдно.

— Утром я приму еще одну, и стыд испарится, а вот твои проблемы с женой — нет. Это я дала Орсини ее номер, и он придерживается того же мнения, что и я. Если бы не охранник на страже ее нравственного облика, Дино давно бы уложил Молли на лопатки.

— Я не собираюсь слушать тебя, — с трудом сдерживаясь от того, чтобы заткнуть эту суку физически, резко бросаю я.

— А мне нечего больше сказать, — скривив губы в усмешке, Ребекка отворачивается к своей подруге, хватая за руки и дергая на себя.

Я направляюсь к выходу в тот момент, когда они сливаются в страстном стонущем поцелуе. Меня трясет от отвращения и причастности к происходящему в разнузданном вертепе.

А если бы я остался? Чёрт, это был бы полный провал. Никакое запретное удовольствие и случайные соблазны не стоят ощущения отрезвления с накатывающими волнами омерзения.

Когда помятый, без галстука, в не до конца и невпопад застёгнутой рубашке я сажусь в машину, то обернувшийся через плечо Дрейк даже не пытается скрыть мелькнувшее в серьёзных глазах осуждение. Не комментируя никак свое состояние, я устало машу рукой, приказывая ехать домой, и, откидываясь на сиденье, прикрываю глаза, чувствуя подступающую к вискам пульсирующую мигрень.

Перед тем как войти в дом, я привожу себя в порядок, но даже если бы не сделал этого, никто бы не уличил меня в непристойном виде. Эби уже спит, причем во второй спальне, куда пару дней назад она перенесла свои вещи после того, как мы поссорились из-за ее стрижки и смс от Орсини. Откуда он вообще взялся этот гребаный недомачо, развлекающий не только Лайтвуда, но и судя по наведённым справкам, перетрахавший половину Нью-Йорка, не делая различий между половой принадлежностью сексуальных партнёров. И он действительно ей нравится? Почему, черт побери? И чем?

Он снова возвращается глубокой ночью. Вчера приехал еще позже. А позавчера вовсе не соизволил явиться. После последней ссоры я решилась переехать в соседнюю спальню. Не могу делить постель с человеком, обещания которого не более, чем пустой звук.

Джером не стал спорить, не попытался вернуть меня назад. Не звонил днем, не будил посреди ночи, за завтраком вел себя как ни в чем не бывало, а потом уходил и возвращался ночью в свою постель, находящуюся через стену от моей.

Я в отчаянии и готова признать свое полное поражение. Ничего не получается. Видит Бог, я старалась. Я все делала так, как он хотел, терпела его претензии. Менялась, пыталась соответствовать, слушала советы открыв рот и разве что не записывала в блокнот все пожелания мужа.

Но вероятно, чтобы я ни предпринимала, он никогда не будет доволен мной, никогда не будет любить меня, потому что… Да просто он все еще одержим этой Рапунцель, что-то разрушившей в нем, убив веру в настоящую женскую любовь, верность. Я могу бесконечно следовать правилам Джерома, пытаться дотянуть до того идеала, не существующего в природе, но он никогда не будет удовлетворён. Потому что я не Фей, а она та еще сука, раз превратила Джерома в настоящего засранца.

Он не говорит, что она сделала. Значит, это нечто отвратительное и постыдное или слишком ужасное. Но жить рядом с человеком, которого любишь всем сердцем, зная, что его сердце разбито другой, и ее тень все еще витает между нами — невыносимо.

Мне действительно стоило уехать, когда он просил об этом. Джером был прав, прав во многом. Мы оба стали другими людьми, и такого человека, в которого он превратился, я бы никогда не полюбила.

Или во мне говорит обида? Злость, ревность… Целый букет негативных эмоций. Я в полной растерянности, и сейчас рассуждать об упущенных возможностях поздно, потому что уже люблю его, и отменить или вырезать это чувство невозможно. У меня никого больше не осталось во всем мире. И даже если он не любит меня так, как я бы того хотела — Джером единственный, кому не безразлична моя жизнь и судьба. Этого недостаточно, чтобы быть счастливой и заглушить в душе горькое одиночество и глубокую неуверенность в себе, но большего Джером Морган дать мне не может. У него на то имеются свои причины, о которых он по-прежнему молчит, и тайны, которыми никогда не поделится.

Глядя на мелькающие на потолке тени, я с маниакальной насторожённостью прислушиваюсь к звукам, доносящимся из соседней спальни. В комнате тепло, но мои пальцы заледенели, а тело дрожит, как в ознобе. И мне так больно, что хочется кричать, бежать отсюда на край света босиком и в ночной рубашке, или ворваться в его спальню и умолять в слезах любить меня хотя бы немножко, чуть-чуть любить.

Когда-то в детстве мама говорила мне, заплетая волосы в тугую косу и завязывая банты, что девочки должны быть гордыми, скромными, хранить свою честь и достоинство. Наверное, в тот момент я пропустила ее ценные советы мимо ушей, думая о чем-то своем.

Все сложилось иначе. Во мне не осталось гордости, скромности и целомудрия, я растоптала свое достоинство и обстригла волосы. Когда в сердце приходит любовь, сильная, безжалостная, выворачивающая душу, перестает иметь значение все, что мы думали о себе раньше, какими видели себя, какими знали. Мы могли раздавать собственные советы подругам, осуждать, потрясённо охать, когда кто-то другой оступался, спотыкаясь о любовь. Мы однажды были уверены, что с нами никогда такого не случится. Мы же умнее, сильнее и иначе воспитаны. Мы точно знаем, как любить, не теряя себя.

Но так не бывает. Никогда. И это не потеря себя, это дар. Когда мы любим, то отдаем все, что имеем, безвозмездно, по собственной воле, потому что иначе… Иначе это не любовь, а сделка — когда ты просишь что-то взамен, ждёшь и требуешь. Может быть, через десять лет я научусь любить иначе. Подскажите курсы, где учат любить? Я запишусь и сдам на отлично, но нет никакой гарантии, что не провалю практику.

Мне остаётся только слушать его шаги за стенкой, шум воды в душе, представляя, как он ложится в