class="p1">Мартин сел за стол. Он сложил руки на груди, затем засунул ладони под комбинезон. Его руки выглядели так, словно внезапно усохли. Марта наконец подняла на него глаза.

— Почему ты ничего не сказал сегодня утром?

— Это твой отец, ваши личные дела.

— С каких это пор мои дела перестали быть твоими?

Мартин высунул руки и положил ладони на стол, как инструменты, которые достали для какой-то определенной цели.

— С довольно давних пор, уже и не вспомнить, и мне кажется, что ты виновата в этом не меньше, чем я.

Марта взяла еще одну картофелину.

— Ты хочешь сказать, может быть, не виновата, а виновна?

— Чувство вины — такой роскоши мы себе позволить не можем.

— А Матье, как ты думаешь, он виновен в чем-то серьезном?

— Разве наш сын может в кого-то выстрелить?

Марта не ответила, неподвижно держа картофель в одной руке и нож в другой.

— Мы уже давно не разговаривали ни о чем серьезном, — добавил Мартин.

Марта на мгновение подумала, что Мартин имеет в виду сына.

— Попробуй поговорить с ним об этом, — сказала она.

— Что это изменит?

— Мы должны следить за тем, что происходит в нашей семье.

Мартин сжал кулаки.

— Ты видишь, во что превратилась наша семья?

— Ты всегда был с сыновьями близок, как день и ночь.

— Почему ты никогда не говоришь о дочери?

— В этом нет необходимости.

— Жаль, что меня не было рядом, когда ты ее выгнала.

— И что бы ты сделал?

Мартин смотрел на жену, как смотрел бы на воду, текущую у берега, пытаясь разглядеть дно, но ничего не мог разобрать. Он достал пачку сигарет, продолжая наблюдать за Мартой, которая снова взялась за картофель. Мартин знал, что она не любит, когда он курит в доме. Он взял сигарету, зажег ее, сделал длинную затяжку, затем выдохнул густую струйку дыма в сторону жены. Рукой, в которой держала нож, Марта с отвращением помахала перед собой.

— Знаешь что, Марта, я думаю, твой отец прав.

Мартин больше ничего не добавил. Он встал, тяжелым шагом подошел к двери и на мгновение замешкался, прежде чем переступить порог.

Марта положила каждому по жареному яйцу и белую фасоль. Затем налила кофе — сначала им, потом себе. Сев за стол, положила кусочек сахара в ложку, наполовину погрузила ее в кофе, посмотрела, как сахар тает и коричневеет. Она помешивала кофе, скребя ложкой по краям чашки, а когда закончила, посмотрела на мужчин; те ели молча, макая большие куски хлеба в жидкий яичный желток. Ее взгляд упал на Мартина. За дымом, поднимавшимся от чашки, она разглядела его глаза — два умирающих язычка пламени. Он первым встал со стула и подошел к Матье.

— Пойдем пройдемся?

Матье с удивлением посмотрел на отца.

— Мы с Марком уходим.

— Сделаешь исключение.

— Нам не совсем по пути.

— Ничего страшного.

Матье взглянул на Марка.

— Хорошо! — сказал он.

Марта смотрела, как отец и сын уходят, она ничего не имела против.

Чуть позже они уже шли бок о бок по дороге, каждый нес жестяную корзинку, и их тени вдалеке соприкасались.

— Мы с тобой редко разговариваем, — сказал Мартин.

Матье остановился, сделал шаг в сторону, и его тень отделилась от тени отца.

— Что с тобой?

Мартин быстро оглянулся. За ними никого не было, и дом пропал из виду.

— Ружье, — сказал он.

— Что ружье?

— Я могу попытаться починить, когда Линч вернет его тебе.

— Разве ты не слышал, что нет нужных деталей?

— Может быть, найду. — Мартин полез в карман и достал изогнутую металлическую деталь с небольшой пружиной. — Вот, — добавил он.

Матье отступил назад.

— Ты рылся у меня в комнате, черт возьми.

— Я сделал это для твоего же блага.

— Моего блага? С каких пор тебе важно мое благо?

— Тебе следует быть осторожнее с Линчем.

Матье опустил голову.

— Что произошло с Ренуаром и Саллесом?

— Я не стрелял в них, если ты это хочешь знать.

Мартин вертел карабин.

— Ты мне не веришь?

— Мне плевать на этих двух идиотов.

— И что?

— Я беспокоюсь о тебе.

Матье не смог сдержать нервный смех.

— Черт, я должен записать это где-нибудь.

— Ты больше ничего не хочешь мне рассказать.

— Больше рассказывать нечего. Я не понимаю, почему ты так беспокоишься обо мне, это не в твоих привычках.

— Я был неправ.

— Господи, «неправ»... Может, напомнить, как ты был «неправ», когда я был маленьким?

Наступила тишина, пролетела стая воробьев.

— Да, я никогда не знал, с какого боку к вам подойти...

— Я не из-за шрамов от ремня сержусь. А потому, что, если у меня появятся дети, я не уверен, что не буду бить их ремнем, чтобы научить жизни... Я не уверен, что смогу поступить иначе, из-за тебя не смогу. Гнев, который мы накапливаем, должен когда-то выйти наружу.

Тяжелое облако на несколько секунд заслонило солнце. Тени отца и сына исчезли, затем появились вновь, неизменные, все еще на расстоянии друг от друга. Мартин передал деталь Матье.

— Спрячь это получше.

Даже не взглянув на отца, Матье засунул предмет в карман. Они помолчали, затем Мартин достал пачку сигарет и нервно протянул сыну. Матье отказался.

— Не надо, у меня свои есть. Я пойду, если тебе больше нечего мне сказать.

— Обожди!

— Что еще?

— Я хотел бы попытаться исправиться.

Матье холодно посмотрел на отца.

— А зачем? Одно и то же животное два раза выдрессировать нельзя.

Мартин смотрел, как сын уходит; он так и стоял, протянув руку и судорожно сжимая пачку сигарет.

3

Она пришла с юга, в сумерках, и навалилась на долину, широко разинув рот, плюясь песком без запаха и вкуса. Она возникла неизвестно где и как, в краю дюн и восстаний. Поднимаясь вверх по реке, как по оврагу, она гнула к земле, вертела, выпрямляла, вырывала с корнем; в зависимости от породы и возраста деревьев это было то легче, то сложнее, и все это сопровождалось ужасающим шумом. Эта орда великанов шла прямо вперед, не заботясь о том, куда ступать, что раздавить или пощадить,