До моих ушей донеслось слабое звяканье цепи.

— Проснулись? — Голос у старика сейчас был резким и хриплым. Оголодали, небось, за три дня-то?

Ответом надсмотрщику была тишина. Лишь цепь еще раз звякнула, как будто невидимый мне узник пошевелился.

— А! Гордые! — хохотнул дед. — Ну-ну! Вот вам вода. Хлеб, простите, забыл в караулке. Но вы не волнуйтесь, красавицы. Я вам в следующую ходку обязательно захвачу. Денька через два.

И опять довольный смех. Плохой смех, злой.

Я выглянул из своего укрытия, надеясь рассмотреть, что творится в камере напротив, но увидел лишь приглушенный свет от фонаря и спину старика.

— Ну, я пошел, приятно оставаться. А водичку ты пей, она, конечно, не павлины в грибах или клубника со сливками, но тоже скусная!

Дед вышел из камеры, и дверь, заскрипев, начала закрываться.

— Постой! — Один из узников все же решился заговорить.

Женщина!

— Ишь ты! — удивился дед, и скрип двери прекратился. — Одна заговорила. Чего тебе?

— Сними цепь!

— А больше ты ничего не хочешь?

— Сделай, как я сказала, и получишь тысячу золотых.

— Не унижайся перед ним, Лета! — резко произнесла вторая женщина.

— Тысячу? Ого! Много, — крякнул старик, и дверь камеры снова заскрипела.

— Пять тысяч! — в голосе Леты послышались нотки отчаяния.

Дверь продолжала закрываться.

— Десять! Десять тысяч!

Дверь с грохотом захлопнулась, и я вздрогнул. Казалось, что с этим грохотом само небо рухнуло на землю. Зазвенела связка ключей, и я отошел от стены, из-за которой выглядывал все это время, в глубь камеры, подальше от света фонаря. К тому же с нового места я мог увидеть лицо старика. Я просто должен был увидеть лицо человека, который вот так просто и обыденно отказался от десяти тысяч золотом!

Ключ сухо звякнул в замке, и старикан повесил связку на пояс. Затем он отвернулся от двери, и я смог разглядеть его лицо.

Я испугался. Сильно.

В последний раз я был так напуган в ту ночь, когда залез в Закрытую территорию и встретился с очаровательным и голодным хохотуном-плакальщиком.

У старика была желто-пергаментная кожа, острый прямой нос, синие бескровные губы, грязная нечесаная борода и глаза…

Эти глаза меня напугали до дрожи в коленках. Они были черные. Абсолютно черные…

У старого хрыча были холодные, агатовые глаза, в которых не наблюдалось никаких признаков зрачков или радужки. Разве можно назвать темные провалы черноты и пустоты глазами?

Такого попросту не должно, да и не могло существовать в нашем мире. Черные глаза казались мертвее камня, холоднее льда, безучастнее вечности.

Не выдержав взгляда этих страшных глаз, я отшатнулся назад.

По всем вселенским законам свинства мне под ноги попалась какая-то дрянь. Не надо быть гением, чтобы догадаться, что эта дрянь оглушительно звякнула. Оглушительно — не очень подходящее в данной ситуации слово. Мне показалось, что звук от злосчастной посуды, оставшейся в камере после покинувшего ее узника, разнесся по всей Сиале.

Старик, как и следовало предполагать, тут же застыл на месте и уставился мертвой чернотой глаз во тьму. Туда, где я прятался.

Я не нашел ничего лучшего, как вообразить себя бездушным бревном или камнем. Говоря простым языком, я старался не только не шевелиться, но и не дышать.

Дед потянул носом воздух, и я вознес молитву Саготу, чтобы меня не заметили. Надсмотрщик с черными озерами мрака вместо глаз пугал меня до мокрых подштанников.

Старик переложил фонарь из правой руки в левую. В освободившейся руке как по волшебству появилось оружие. Больше всего эта штука была похожа… На что может быть похожа большая берцовая кость человека, к тому же заостренная? Только на заостренную большую берцовую кость человека, и ни на что больше.

Кость в свете фонаря казалась желтой, и лишь острый край отломка, так напоминающий по форме наконечник копья, был грязно-ржавого цвета. Цвета засохшей крови. Старик оскалился, во рту мелькнули желтые пеньки гнилых зубов, а затем покрепче перехватил странное оружие и, подняв фонарь, двинулся в мою сторону.

Не верьте тем, кто говорит, что в последние оставшиеся секунды перед смертью человек видит всю свою прошедшую жизнь, которая табуном доралисских лошадок проносится перед его глазами. Врут. Откровенно, нагло и безбожно врут. Никаких видений у себя я в эти секунды не заметил. Да и о видениях ли речь, если ты перепуган до дрожи в коленях? Страшный дед решил меня прикончить — никаких сомнений.

То ли бог всех воров услышал мою молитву, то ли запах, к которому я почти смог привыкнуть, ударил по чувствительному носу надсмотрщика, но дед остановился в трех шагах от моего убежища.

Сейчас старик смотрел прямо на меня, а граница света его фонаря пролегла в пяти шагах от моих ног. Сделай надсмотрщик еще несколько шагов, и я окажусь прямо в круге света от фонаря!

Я мысленно проклял свою беспечность и любопытство. Будь я умнее прижался бы к стене, а не стоял как истукан в центре камеры напротив дверного проема, полагаясь на то, что тьма защитит меня от глаз старика.

Черные глаза не мигая смотрели в мою сторону, и сердце у меня в груди гремело сильнее, чем кузнечный молот гнома. Неужели ему не слышно?

Дед смотрел долго. Очень долго. Не меньше минуты. Минуты, показавшейся мне годом. Минуты, за которую я успел состариться на целый век.

— Проклятые крысы, — наконец проскрипел старик. — Расплодились, твари! И чего они здесь только жрут?

Старик засунул оружие-кость за пазуху, переложил фонарь из левой руки в правую и зашаркал по коридору в сторону лестницы. Дед скрылся, и теперь я мог видеть только маленький кусочек коридора и дверь, за которой томились пленницы. Чем дальше старик уходил от меня, тем сильнее тускнел свет в коридоре.

Я не стал совершать безумных поступков и красться следом за надсмотрщиком. С того времени, как мне довелось увидеть его глаза, все желание вылезать из вонючей камеры пропало. Я лучше пережду, а потом потихоньку-полегоньку дотопаю до лестницы, пускай и в кромешной тьме. Так что я остался на месте, ожидая, когда старик уйдет как можно дальше от моего убежища.

А что если вообще не подниматься по ближайшей лестнице, а дойти до той, по которой я попал в этот коридор, доковылять до места, где я очнулся, и поискать другой выход? Теперь мне было не лень протопать огромный путь назад. Я был готов сделать все что угодно, даже сровнять горы Карликов с землей, но только не встречаться со стариком. Не знаю, почему я так сильно напуган, но с такими гла…

Я прервал свою мысль и сосредоточился на настоящем. Шарканье ног старика смолкло, на коридор опустилась оглушающая тишина. И свет! Свет от фонаря не померк до конца! В коридоре сгустились глубокие сумерки…