после смерти отца. Я принес клятву Хатиману[197], поэтому считал такой вариант для себя неприемлемым. В это время меня вдруг вызвали в замок и сообщили, что мне выделено дополнительное рисовое довольствие. Я оказался в положении бедного родственника, что, конечно, не могло меня устроить. Я даже стал размышлять над тем, не покинуть ли мне службу.

Каждый вечер я приходил к Городзаэмону и мы беседовали. Как-то он сказал мне: «Один старейшина сказал: „Человек, добивающийся почестей и богатства, не может считаться настоящим слугой, так же как и тот, кто не стремится к этому“. Это противоречие наводит на серьезные размышления». Поразмыслив над такими словами, я неожиданно нашел ответ. Я понял, что высшим проявлением верности и честного служения является готовность при необходимости предостеречь повелителя от ошибок для поддержания мира и спокойствия внутри нашего клана. Это невозможно сделать, находясь на низких позициях. Потому стать главным вассалом — высшая точка устремлений слуги. Слуга должен стремиться к славе и богатству не ради себя, а во имя служения. После осознания всего этого моя душа успокоилась, и я принял для себя решение когда-нибудь достичь ранга главного вассала.

Принято, однако, считать, что человек, продвинувшийся по службе в молодом возрасте, обычно не оправдывает возлагавшихся на него надежд, поэтому я день и ночь работал над собой в стиле Какудзо[198], проливая если не кровавые, то желтые слезы, чтобы снискать себе признание годам к пятидесяти.

Но, несмотря на все усилия, я не успел добиться желаемого положения при жизни повелителя. После смерти его светлости Мицусигэ выдвинувшиеся при нем люди проявили себя недостойно и уронили достоинство своего господина. Будучи не в состоянии последовать за повелителем через сэппуку, я, желая сохранить его честь, принял монашество. Я не достиг цели — нести служение в чине главного вассала, но в каком-то смысле годы неустанных усилий, направленных на ее достижение, равнозначны самой цели. Как я говорил в «Собрании моих смиренных мыслей», наказание, которое понесли некоторые слуги после кончины его светлости, есть божья кара за тщеславие.

Рассказ о моей жизни может кому-то показаться нескромным, однако мой путь определяло непостижимое провидение, и я в своем горном пристанище неторопливо поведал о нем без утайки.

Из книги третьей

Его светлость Наосигэ как-то заметил: «Ничто не ощущается так глубоко, как гири[199]. Случаются трагические обстоятельства, например смерть моего двоюродного брата, которые не вызывают у меня слез, но, когда я слушаю истории о людях, с которыми меня ничто не связывает, живших пятьдесят или даже сто лет назад, из глаз моих текут слезы. Причина тому — гири».

* * *

Как-то в окружении его светлости Наосигэ появился новый человек, которого повелитель выделял среди других. Главные вассалы собрались и отправились к повелителю, высказать ему то, что думают по этому поводу: «Мы видим ваши особые симпатии к этому человеку, которого никто из нас не видел на поле боя, и не можем себе представить, как он может быть полезен вашей светлости в критический момент. За какие заслуги вы так одаряете его своей милостью?»

Выслушав эти слова, его светлость ответил: «Вы совершенно правы. Возможно, этот человек не будет полезен в важный момент, но почему-то он мне понравился, и я спокойно поручаю ему какие-то мелкие личные дела. Как я могу просить заниматься такими делами вас, людей, доказавших свою верность? Вы будете мне нужны на поле битвы».

* * *

Однажды жена Ёносукэ Сайто[200], страдавшая от нужды, разрыдалась оттого, что стало не на что купить рис на ужин. Увидев это, Ёносукэ взял меч и вышел из дома со словами: «Ты жена самурая, и я устал слушать твое беспомощное нытье, что у нас нет риса. Риса везде полно. Жди». На дороге он увидел десяток повозок, запряженных лошадьми и груженных рисом. Ёносукэ спросил сопровождавших груз крестьян: «Куда вы его везете?» Они ответили: «В замок, на кухню, где готовят слугам». — «Если так, заворачивайте к моему дому и сгружайте. Меня зовут Ёносукэ Сайто. Рис мы передадим чиновникам. К чему возить его туда-сюда. Лишняя возня. Оставляйте у меня, я дам расписку, покажете ее старосте в своей деревне».

Крестьяне, однако, его не послушали и хотели продолжить свой путь. Разгневанный Ёносукэ обнажил меч: «Здесь не проедет ни один человек!» Крестьяне махнули рукой — им ничего не оставалось, как свалить мешки с рисом во дворе Ёносукэ, взять его расписку и удалиться. Ёносукэ сказал жене: «Теперь у тебя целая гора риса. Делай с ним что хочешь».

Когда об этом происшествии стало известно, Ёносукэ вызвали на допрос, и он рассказал все как было. На совете его приговорили к смерти. По заведенному обычаю, его светлость Кацусигэ приказал своему слуге: «Сообщи о проступке Ёносукэ нашему повелителю Касю»[201]. Слуга направился в сан-но мару[202] и передал это известие. Его светлость Наосигэ выслушал слугу и, ничего ему не сказав, обратился к жене: «Ты слышала? Ёносукэ собираются казнить. Ужасно жаль его. Он столько раз ставил на кон свою жизнь ради меня, чего не сделали бы все воины Японии и Китая, вместе взятые. Сражался геройски, проливая кровь во имя защиты провинции Хидзэн[203]. Благодаря стараниям таких людей мы занимаем наше положение и живем в мире. И среди них Ёносукэ — самый крепкий воин, снискавший себе славу не один раз. Если кто и виноват в том, что такой верный слуга остался без плошки риса, так это я. Как я смогу жить дальше, если предадут смерти ни в чем не повинного человека?»

Его светлость Наосигэ и его супруга Ёдайин, проливая слезы, горевали над участью Ёносукэ. Услышавшие их разговор слуги были обеспокоены такой реакцией и поспешили к его светлости Кацусигэ, чтобы сообщить о том, в какое расстройство пришли его родители. «Я понимаю, как тяжело им было услышать такое. Я много думал над тем, как можно исполнить мой сыновний долг перед ними. Как же я могу сейчас подвергнуть казни человека, к которому они так относятся? Немедленно возвращайтесь в сан-но мару и сообщите родителям, что я милую Ёносукэ».

Узнав о решении сына помиловать Ёносукэ, его светлость Наосигэ обрадовался и поклонился в сторону хон-мару[204] и провозгласил: «Хоть он и мой сын, но скажу: нет ничего, что могло бы сравниться с его чрезмерным вниманием ко мне».

* * *

Его светлость Кацусигэ наблюдал за тем, как его вассалы упражняются в