Я, конечно, понимала, что мы с Лаурой заменили им сына и внучку или внука, которого у них никогда уже не будет. Тем не менее не любить Мандельбаумов было невозможно. Ведь нам с Лаурой тоже нужна была семья.

Время от времени миссис Мандельбаум нежно брала меня за подбородок и говорила:

— Такая красивая девушка, как ты, достойна лучшего. Ты обязательно должна встретить того, кого полюбишь. Человек не должен быть один.

— Я не одна, — возражала я. — У меня есть Лаура, есть вы двое и мой магазин. Разве я одинока?

Однако я понимала, о чем она говорит. Вспоминала о Нике, которого не переставала любить, хотя и понимала, что он того не стоит. Вспоминала печальный блуждающий взгляд своей матери после того, как она потеряла моего младшего братика. Мандельбаумы нашли в себе силы продолжать жить после такой же потери. Но люди в моей семье были не похожи на Мандельбаумов. Если мы ломаемся, то так и остаемся развалинами.

Самый большой плюс, равно как и самый большой минус владения магазином — войти в него может кто угодно. Могут прятаться от дождя бездомные. Есть и те, кто каждый день по три раза заходит к вам потому, что не с кем поговорить. И еще есть те, кто зациклен на корзинах с последними рекламными листовками, которые только-только выпустили музыкальные критики. Я была более снисходительна к таким людям, чем Ноэль. Я всегда проверяла, чтобы у нас в наличии были кофе и содовая, а когда на улице холодало, в полуподвале складывала стопками одеяла и пальто, чтобы раздать нуждающимся. Я хотела быть частью этого общества, но больше всего я хотела, чтобы люди знали Лауру. Она не могла постоянно находиться со мной в магазине или дома с Мандельбаумами. Ей нужно было играть и на улице, с друзьями, и я спала по ночам лучше, когда знала, что приглядывать за дочерью мне помогает целая армия людей.

«Настоящих» покупателей у нас тоже было много. Тусовщики требовали Лидию Ланч или «New Order». Дети, экспериментирующие с латинским хип-хопом, заглядывали в нашу секцию сальсы. Диджеи с самого Бронкса заходили купить «Schoolly D» или старый школьный фанк, чтобы сделать ремикс. Один трансвестит, торговец марихуаной и страстный приверженец республиканцев во главе с Рейганом, выступающий в кабаре под именем Двойник Веры, заглядывал к нам по крайней мере раз в неделю, цитировал Айн Рэнд[16] и покупал пластинки с оперными ариями. Любой человек с зелеными волосами автоматически покупал панк и уговорить его взять что-либо другое было невозможно. Жители же пригорода приезжали за последними альбомами Спрингстина или «Talking Heads», и эти покупатели радовали нас больше всего. Они сразу же меняли свои двадцатки на новый диск Бон Джови, а чуть позже уходили с записями «Public Image» или «Liquid Liquid», потому что именно их композиции звучали в качестве музыкального фона у нас в магазине. «Что за песня? Звучит неплохо», — говорили они и тут же лезли в кошельки за наличностью.

В каком-то смысле управлять магазином грампластинок и работать диджеем — это одно и то же. По выходным, когда к нам набивалось полно народу, я будто чувствовала толпу. Я чувствовала, как меняется настроение в зависимости от того, какую композицию я вывожу на колонки в магазине. Если я ставила кавер-версию «Мексиканца» Бейб Рут в исполнении Джеллибина Бенитеза, все присутствующие в магазине начинали танцевать и я продавала все экземпляры композиции, которые были у меня в наличии.

Если в город приезжала Анис — в поддержку своего нового альбома или просто выступить в Мэдисон-сквер-гарден, — она всегда устраивала «встречу со слушателями» в моем магазине. В своих интервью она говорила, что единственное место в Нью-Йорке, где она покупает музыку, — «Ушная сера» на Девятой улице. Эти ее слова здорово помогали привлечь клиентов, как и упоминания о нас в путеводителях по Нью-Йорку, которые раздавали туристам.

И тем не менее «Ушная сера» никогда не приносила много денег. Все, что оставалось после того, как я выплачивала аренду и зарплату своим работникам, я снова вкладывала в дело. Оглядываясь назад, я понимаю, что это, вероятно, было самой большой моей ошибкой. Но в то время мне казалось, что этот магазин — мое с Лаурой будущее, наше единственно возможное будущее. Однажды Лаура поступит в колледж, у нее будет все, чего у меня никогда не было. Я обязана ее обеспечить.

В те дни женщины только начинали представлять свои интересы в профсоюзах и дискутировать о достоинствах дошкольных учреждений и института нянь. Но я сама могла встречать дочь из школы каждый день. Приводила ее в магазин, где она обедала, читала книги, выполняла домашние задания. Я видела, как Лаура растет, замечала каждую мелочь. Я восторгалась великолепием ее распущенных волос, когда мы развязывали после школы ее «конский» хвост, или наблюдала, как маленькая идеальной формы ручка подпирает ее красивое лицо, когда она читала учебники. Если в магазине наступало затишье, Лаура выбирала для нас с ней пластинки, и мы вместе подпевали. Она всегда настаивала на том, чтобы сделать музыку потише, и сама тайком пела все тише и тише — в результате я пела уже одна.

На каникулах Лаура приходила со мной в магазин задолго до его открытия. Мы доставали с полок альбомы, раскладывали на полу, прыгая между ними, будто играя в «классики», по квадратикам кафельного пола. Шустрая и высокая — порхающая, как голубка, — она никогда даже случайно не наступала на пластинку. По вечерам, если я работала допоздна, Лаура оставалась у Вердесов или Мандельбаумов, в безопасном любящем доме, пока я не приходила ее забирать. Она была счастливым ребенком. И я тоже была счастлива. У меня была Лаура, было собственное дело, была моя музыка. Это было самое счастливое время в моей жизни.

Даже в те годы, когда в Нижнем Ист-Сайде стало по-настоящему опасно, когда в середине восьмидесятых район наводнил крэк и невозможно было пройти дальше Авеню «А» без оружия, — даже тогда наша Девятая улица оставалась спокойным местом. Улица, усыпанная листьями, с движением по трем полосам. Весной Му Шу — кошка, которая жила в сообщающихся подвалах нашего квартала и получила свое прозвище за страсть к китайской еде, — оставляла у входа в магазин одуванчики. Летом она апатично дремала на тротуарах в пятнистой тени под деревьями. «Му Шу Хэмптонс» — бывало, называли мы эту сторону улицы. Над магазином в арендованных квартирах жили рабочие семьи из Украины. На закате старые украинки собирались на крыльце поделиться последними сплетнями. Из квартир на первых этажах, которые выходили окнами на улицу, молодежь, обитавшая там группами в семидесятых, переехала или переселилась в квартиры с окнами во двор, чтобы открыть собственные магазины. Маленький бизнес, как и у меня. В одном мастерили и продавали поделки из кожи. Какой-то джаз-музыкант открыл магазин одежды. Когда стояла хорошая погода, дети вместе бегали на улице. Лаура со своей подружкой Марией-Еленой частенько играли у витрины моего магазина с соседскими ребятишками — и постоянно были у меня на глазах.

Наркоторговцы и мелкие воришки, которые множились как грибы после дождя в соседних кварталах, в наш никогда не совались. И никогда не стояли на углу нашей улицы. Их и близко не было рядом с моей дочерью и ее друзьями. Те играли крышками от бутылок, которые находили на улицах, под пристальным взглядом красивой пятнистой кошки, которая время от времени хватала одну из крышек в зубы, а потом гордо, будто неся настоящий трофей, рысила по улице.