Лагерь меня разочаровал. Примятая трава, какие-то полотнища на жердях, на несколько десятков человек – всего три нормальные палатки. Поесть, должен признать, нам дали сразу же и горячее, но вот что – описанное Джеромом ирландское рагу по сравнению с этим варевом было образцом изысканной кухни. Хлеба не было. Чай налили в ту же миску, отчего он стал похож на бульон. Впрочем, сладкий. Кстати, миска и ложка были вполне аутентичными – оловянными. Я проникся уважением к неведомым экспериментаторам – такое внимание к мелочам, создающим историческую достоверность, в наше время редкость. Хотя если они так же тщательно организовали охрану…

На этом месте мои размышления прервали фырканье и топот копыт. К лагерю подъезжал всадник на рослой вороной лошади чистокровной породы (или, по крайней мере, с большой долей чистой крови). Ну какой XVIII век! Не было тогда таких красавцев! Точнее, как я рассмотрел, подойдя поближе, красавиц. Опа, а кобыла-то знакомая. И всадник…

Следующие полчаса мы с Сергеем (другим, под ником Дог) вываживали Болгарию и обсуждали наши скорбные дела. Скорбел, впрочем, больше я. Сергей чувствовал себя как рыба в воде, пусть и незнакомого пруда, противоречий и несообразностей в окружающем мире не замечал и на высказанные мной предположения об эксперименте не отреагировал. Тут-то меня и поймал командир всего этого сборища. В пять минут я был опрошен, занесен в списки, поставлен на довольствие и зачислен в состав штурмовой группы в качестве водителя кобылы. Какой – командир сказать не смог, но гарантировал, что лошадь будет. Про себя я усомнился в существовании как группы, так и объекта штурма, но спорить не стал. И тут черт дернул меня за язык – я вслух озаботился сохранностью своих инструментов. Немедленно они были национализированы, а я мобилизован. Как плотник. Три раза ха-ха.

Всеслав

Вернулся из разведки, доложился командиру и сразу был озадачен новым поручением. Только перекусить успел. А что делать? Все остальные тоже носятся, как наскипидаренные.

Кямиля, он же Шоно (по-бурятски – волк – много все же тюркских заимствований в языках монгольской группы), еле нашел. Он сидел у одинокого чапараля, лицо его было опечалено мыслью.

– Сайн байна, Шоно, би буряад шара нохой. – Кямиль даже немного встрепенулся, услышав нечто родное, из степи навеянное. – Я Всеслав (ну, раз уж здесь форум, то проще по никам – потом, конечно, возникнут прозвища, но пока – лучше так), прислали к тебе. Что делать?

– Стеллаж в палатку. Лекарства сложить.

– С деревом работать умеем? И что есть?

– Я врач, такое дело. Даже не представляю, как.

Я огляделся и проникся. Сосны нет, с досками вилы полные, растут дубки корявые и ива, что радует, – толстая достаточно. Ладно, не самый большой геморрой в этой жизни – не такое мутили. Сейчас… так, значит, метр на тридцать см, высота полки сантиметров сорок. Минут пятнадцать выбираю четыре подходящих по корявости и сучкам дубка, от более-менее ровной ивы режу прутья в нужном количестве. Обстругиваю ножом, режу пазы, где надо, вяжу леской, благо ее много. Так, на первое время сойдет, по крайней мере, свалиться не должно в ближайшие месяца два-три. Да и лекарств не так много. На всякий случай немного прикапываю ножки шкафчика. На все про все – час. Шоно смотрел первые минут десять, потом я неосторожно сообщил, что у меня в ноуте справочник по лекарственным растениям есть, и он унесся в сторону штаба. Дисциплина превыше всего, информация – это наше все. Особенно в XVIII веке, спасибо добрым людям, объяснили, куда попал.

Обустроил палатку медицинскую (остальной народ почти не видел, все на удивление здоровые, и подольше бы так), немного, правда, накосячил, на что коллеги указали, леска, она не резиновая. Выпросил у Клима парусины и старую шкуру, еще две, волчью и оленью, которые кто-то добыл, бросил в море до вечера отмокать, потом на ремни пущу… убодался, как негр на плантации, надеюсь, их здесь не будет. Негров. Вечером на берегу засыпал золой из костра шкуры эти, залил водой, камнями придавил, утром (переночевал, кстати, в своем спальнике около берега, товарищ Шоно давил ухо в кровати для пациентов, вроде нормально) вычистил кое-как от шерсти, растянул, сушиться повесил. К обеду надо ремни нарезать, сыромятина – незаменимая вещь для скрепления всего на свете. Намочил, связал, на солнышко выставил – намертво схватывает. Cожрал что-то мясное и без травы. Однако надо огород разводить. После того как обезопасимся. Вокруг одни доисторические отморозки. Индейцы с тропой войны, испанцы с инквизицией, англичане с Господом Богом и господом ромом, а нас и тридцати не наберется. И я по части снаряги – самый бедный. Остальные как будто специально готовились. Раздолбайство плюс надежда на топор да нож меня когда-нибудь погубят, лет этак через семьдесят, спасибо неведомо кому за молодость, у нас в семье меньше 90 не живут.

В общем, закончил со шкурами и пошел за новыми заданиями. Как говорится, нам солнца не надо, нам партия светит, нам хлеба не надо, работу давай.

Обрадовали… завтра в рейд на форт оборзевших англичан, а потом – на лесозаготовки. Сейчас, пока завтра не наступило, делаю нужное дело – строю мостки для стирки на ручье. Змеюку какую-то все-таки пришиб, чтобы рядом не ползала. Вечером надо пожарить на палочке, не хуже курятины… релаксация называется. Вбиваю топором в дно ручья стойки и пою, голос прорезался:

– Износились тяжелые бродни, почернело младое лицо. И сосватанный вечной каторгой на тюремное лег он крыльцо. То не море-окиян, Стонут души россиян Навсегда повенчанных С каторгою нерчинской!

Цинни

За прошедшие полтора дня успела пораскинуть мозгами, всплакнуть, вздремнуть (последующее понравилось мне еще меньше, чем предыдущее; не сны, а какие-то американские горки: поворот – и я Леся, еще поворот – и Лола… бр-р-р). Теперь сижу вот, глупо таращусь на себя в зеркало и пытаюсь понять, нравится ли мне то, что я в нем вижу, или нет. Свечу зажгла, потому как уже смеркается. И опять гляжу, испытующе, пристально – ведьма ведьмой. Это я про антураж и про выражение лица. Ну а само лицо – очень даже ничего. Точнее, Лоле оно всегда казалось невыразительно-заурядным. А вот Леся время от времени задумывалась (после основательной встряски или просто от нечего делать) – а не поменять ли имидж самым ортодоксальным образом? Сиречь из пепельной блондинки превратиться в брюнетку, такую жгучую, чтобы коллеги, когда она войдет в учительскую, попадали со стульев. В сочетании со светлыми глазами черные-пречерные волосы – экзотика. Увы, экзотического сочетания не получилось – Лола не только черноволоса, но и черноглаза. А вообще – все на месте и в меру. И на том спасибо, могло быть куда хуже, правда ведь?

Думаю о пустяках? Ну да, о чем же еще? – все серьезные думы передуманы, выводы сделаны (самый отвратительный ответ на вопрос «что делать?» – «ничего», но в данном случае это еще и самое разумное решение), на душе тоска, из книг – одна Библия. Вот и думаю о пустяках, тренируюсь в самовнушении, пытаясь примирить Лолу и Лесю. Не то чтобы они объявили друг другу войну, но… мало ли что? Девушки-то обе – с характером. У Лолы жизненный опыт, которому Леся могла бы позавидовать – хотя вряд ли позавидовала бы. Если что, Лола и пострелять может, и на коня взгромоздиться, и на языке местных аборигенов худо-бедно изъясняется. Нрав у нее, соответственно, далек от идеала воспитанной сеньориты, хотя прикинуться может – чтобы дядюшку лишний раз не расстраивать. Леся – дитя цивилизации, ее внутренний маятник колеблется от мизантропии до филантропии, и никогда не предугадаешь наверняка, куда он качнется в следующую минуту…