Пару дней спустя зазвонил телефон. Не тетка в течке. Барни.

— Эй, Джо Хайанз в городе.

— Мы с тобой — тоже, — ответил я.

— Джо вернулся к Черри.

— Вот как?

— Они собираются переезжать в Сан-Франциско.

— Давно пора.

— Газета для хиппи провалилась.

— Ага. Прости, что у меня не вышло. Надрался.

— Нормально. Но послушай, мне сейчас одну статью заказали. Как только закончу, хочу с тобой связаться.

— Зачем?

— У меня есть спонсор с пятьюдесятью штуками.

— С пятьюдесятью?

— Ну. Реальные деньги. Ему не терпится. Хочет начать еще одну газету.

— Держи меня в курсе, Барни. Ты мне всегда нравился. Помнишь, как мы с тобой закиряли у меня в четыре, проговорили всю ночь и закончили только в одиннадцать утра?

— Ага. Дьявольская ночка была. Хоть ты и старик, но кого хочешь перепьешь.

— Ну.

— Как только я эту херню закончу, дам тебе знать.

— Ага. Держи связь, Барни.

— Буду. А ты тем временем просыхай.

— Конечно.

Я сходил в сортир и прекрасно просралси по пиву. Потом лег в постель, сдрочил и заснул.

«Скорая» была переполнена, но мне нашли место на самом верху, и мы двинулись. Я блевал кровью в больших количествах и боялся, что наблюю на тех, кто ниже. Мы ехали и слушали сирену. Звучала она в отдалении, будто и не от нашей кареты. Мы ехали в окружную больницу — все вместе. Бедные. Объекты благотворительности. С каждым по отдельности что-то не так, и кое-кто оттуда уже не вернется. А общее только одно — мы все бедны, и шансов у нас немного. Нас упаковали, как кильку. Я и не знал, что в «скорую помощь» влезает столько людей.

— Господи боже мой, ох господи боже мой, — доносился до меня снизу голос черной тетки. — Вот уж не думала, что со МНОЙ так будет! Вот уж не думала, что такое будет, господи…

Я думал другое. Уже некоторое время я заигрывал со смертью. Не могу сказать, что мы с ней закадычные приятели, но знакомы неплохо. А в ту ночь она вдруг совсем на меня напрыгнула. Звоночки звенели и раньше: боль саблями тыкались мне в живот, но я не обращал внимания. Я считал себя крутым парнем, и боль для меня — просто невезуха; я ее игнорировал. Заливал ее сверху виски и продолжил заниматься своим делом. Мое дело — напиваться. Писки то меня и доконало: следовало держаться вина.

Нутряная кровь — не такая ярко-красная, как, скажем, из пореза на пальце. Кровь изнутри — темная, лиловая, почти черная и воняет хуже кала. Вся эта жизнетворная жидкость — и смердит похлеще пивного говна.

Подступал еще один рвотный спазм. Ощущение такое, как будто блюешь пищей, и, когда выходит кровь, становится легче. Но это лишь кажется… всякий извергнутый хлебок крови только ближе подводит тебя к Папе Смерти.

— Ох господи боже мой, вот уж не думала…

Кровь подступила, и я не стал выплевывать. Что делать-то? Друзей обольешь с верхотуры только так. Я держал кровь во рту, пытаясь что-нибудь придумать. «Скорая» свернула за угол, и кровь закапала у меня из уголков рта. Что ж, соблюдать приличия нужно даже при смерти. Я взял себя в руки, закрыл глаза и заглотил кровь обратно. Стало тошно. Но проблему я решил. Скорее бы мы куда-нибудь приехали, можно будет стравить следующую порцию.

Ни единой мысли о смерти у меня вообще-то не было; единственными мыслями были (была) вот какая: это ужасно неудобно, я больше не контролирую то, что происходит. Шансы сузились, тобой помыкают, как хотят.

«Скорая» доехала, я оказался на столе, и мне начали задавать вопросы: каково мое вероисповедание? где я родился? не задолжал ли я округу $$$ за предыдущие визиты в их больницу? когда я родился? родители живы? женат? ну и прочее, сами знаете. С человеком беседуют, будто он в полном здравии; даже виду не подают, что подыхаешь. И явно не торопятся. Успокаивать-то оно успокаивает, но они так поступают не поэтому: им просто скучно и совершенно наплевать, подохнешь ты, взлетишь или перднешь. Хотя нет, последнее им бы не понравилось.

Потом я оказался в лифте, и дверь открылась в какой-то, видимо, темный погреб. Меня выкатили. Положили на кровать и ушли. Непонятно откуда возник санитар и дал мне маленькую белую пилюлю.

— Примите, — сказал он.

Я ее проглотил, он дал мне стакан воды и испарился. Милосерднее со мной не поступали уже давно. Я откинулся на подушку и обозрел то, что меня окружало. 8 или десять кроватей, все заняты американцами мужского пола. У каждого на тумбочке — жестяное ведерко с водой и стакан. Простыни вроде чистые. Там было очень темно и холодно — в точности как в подвале многоквартирного дома. Горела одна-единственная маленькая лампочка без плафона. Рядом лежал здоровенный мужик, старый, далеко за полтинник, но какой же он был огромный; хотя большую часть его огромности составляло сало, он казался очень сильным. К кровати его пристегнули ремнями. Он смотрел прямо вверх и разговаривал с потолком.

— …а такой славный мальчуган был, чистенький славненький мальчуган, работа ему нужна была, говорит: работа нужна, а я говорю: «Ты мне нравишься, парнишка, нам нужен хороший жарщик, хороший честный жарщик, а я честных по лицу узнаю, парнишка, я характер по лицу могу сказать, будешь работать со мной и моей женой, и хоть всю жизнь тут работай, парнишка…» — а он говорит: «отлично, сэр» — вот так прям и сказал, и вроде доволен был, что такая работа ему перепала, а я говорю: «Марта, мы себе хорошего мальчика нашли, славного аккуратного мальчика, он в кассу не будет лапы запускать, как остальные мерзавцы эти». Значит, выхожу я и закупаю кур, хорошенько так кур закупаю. У Марты много чего из кур получается, она их как волшебной палочкой готовит. Полковник Сандерс[45] к ней и на 90 футов не подойдет. Пошел я и купил 20 кур на выходные. Хорошие выходные хотели себе устроить, специальный куриный день, 20 кур, значит, выхожу я и покупаю. Да мы бы Полковника Сандерса разорили. За такие хорошие выходные и 200 баксов чистой прибыли огрести можно. Мальчишка даже помог нам ощипать их и порезать — сам вызвался причем. У нас с Мартой своих детей нет. А мне парнишка по-настоящему уже нравился. В общем, Марта сварганила этих кур на заднем дворе, все приготовила… 19 разных блюд из курицы, у нас эти куры разве что из задницы не лезли. Парню оставалось только все остальное приготовить, типа бургеров там, стейков, ну и всего остального. С курами мы развязались. И ей-богу, здоровские выходные получились у нас. Вечер в пятницу, суббота, воскресенье. Парнишка работал хорошо, приятный к тому же. Обходительный такой. Шуточки смешные отпускал. Звал меня Полковником Сандерсом, а я его звал сынком. Полковник Сандерс и Сын — во как. Когда в субботу вечером закрылись, уработались мы как черти, но были довольны. Кур всех размели, к чертовой матери, до кусочка. Яблоку упасть негде было, люди ждали своей очереди за столик сесть, никогда раньше такого не видел. Я дверь запер, достал квинту хорошего виски, сели мы, усталые, но счастливые, пропустили по маленькой. Парнишка вымыл все тарелки, пол подмел. Говорит: «Ладно, Полковник Сандерс, завтра во сколько приходить?» Улыбается. Я говорю: в полседьмого утра, он свою кепку забирает и уходит. «Чертовски приятный мальчуган, Марта», — говорю я, подхожу к кассе выручку подсчитать. А касса — ПУСТАЯ! Правильно, я так и сказал: «Касса — ПУСТАЯ!» И ящик сигарный, с выручкой за два предыдущих дня, — его он тоже нашел. Такой аккуратненький мальчик… Не понимаю… Я ж сказал ему: хоть всю жизнь работай, так ему и скачал 20 кур… Уж Марта знает, как их готовить… А мальчонка этот, срань куриная, сбежал со всеми деньгами проклятущими, мальчонка этот…