— что?

— ну да. чуть-чуть задело. это же Ревущее Десятилетие Наемных Убийц. Кеннеди. Освальд. Док Кинг. Че Г. Лумумба. я, разумеется, забыл нескольких. мне повезло. я недостаточно важный, чтоб покушались.

— кто это с тобой сделал?

— все.

— все?

— ах-ха.

— а про Кинга ты что думаешь?

— ссыкливые дела — как и все покушения от Юлия Цезаря до наших дней.

— так ты думаешь, черные правы?

— я не думаю, что достоин смерти от рук черного, хотя, наверно, есть и белые больные фантазеры, которые так думают, в смысле, ХОТЯТ умереть от рук черных. но мне кажется, лучшее в Черной Революции — то, что они ПЫТАЮТСЯ; мы же, белые слюнтяи, уже забыли, как это делать, включая меня. какое отношение это имеет к 3 штукам?

— ну, мне сказали, что у тебя «свои» есть, а мне хлебушка надо, но я все-таки думаю, что ты псих.

— ФБР?

— прошу прощения?

— ты из ФБР?

— у тебя паранойя? — спрашивает он.

— конечно. а у какого здравого человека ее нет?

— псих ненормальный! — он, судя по всему, разозлился — отпихивает ногой табуретку и выходит наружу.

Тедди, новый хозяин, подходит еще с одним пивом.

— кто это был? — спрашивает.

— какой-то парень мне говно вешал.

— ну?

— ну. поэтому я навешал ему в ответ.

Тедди отходит, не выказав ни малейшего удивления, но таковы все бармены. я допиваю пиво, выхожу на улицу и иду в этот мексиканский бар — огромный амбар с перилами из литой меди. там меня хотели убить. когда напивался, я был плохим актером. хорошо чувствовать себя белым, чокнутым и легким. вот — подходит. официантка из бара. я помню лицо. оркестрик заводит «Дни счастья к нам вернулись»[64]. они меня в жопу посылают. будет получше накидыша.

— мне мои ключи нужны.

она засовывает руку в карман передника (в переднике она смотрится хорошо; все женщины хорошо в них смотрятся; как-нибудь выебу тетку, чтоб только передник был. В смысле — НА НЕЙ) и припечатывает ключи к стойке. вот они все — от машины, от квартиры, от изнанки моего черепа.

— ты обещал, что вернешься вчера вечером.

я оглядываюсь, 2–3 парня просто валяются на стойке. в отрубе. мухи кружат у них над головами, бумажники давно исчезли. пахнет малинкой. что ж, гринго сами напросились, но я не таков. а мексиканцы четкие: мы сперли у них землю, а они внаглую нас разводят. и я отвечаю:

— я забыл вернуться.

— я угощаю.

— ладно, сделаем вид, что я Боб Хоуп и рассказываю солдатам анекдоты на Рождество. одну малинку — и покрепче.

она смеется и идет смешивать мне отраву. я отворачиваюсь, чтоб ее не смущать, ставит стакан прямо передо мной.

— ты мне нравишься, — говорит она. — я хочу опять с тобой поебаться. ты кой-чего умеешь, хоть и старый.

— спасибо. все дело в твоем седом парике. я ж маньяк: мне нравятся молодые женщины, которые притворяются старухами, и старухи, которые делают вид, что они еще молоды. мне нравятся пажи, высокие каблуки, узенькие розовые трусики, все эти скабрезные прибамбасы.

— у меня есть одна сцена, где я крашу манду в седой.

— изумительно.

— пей свой яд.

— о да, благодарю тебя.

— на здоровье.

я выпиваю малинку, но их накалываю: сразу выхожу и — везет же — вижу такси прямо через дорогу на Сансете, сидит себе в лучах заката, я влезаю, и когда оно довозит меня до дому, я еле-еле в состоянии заплатить, открываю дверь, закрываю дверь, и тут меня парализует. седая манда. да, ей же хотелось меня выебать, нормально. доползаю до кушетки, и меня примораживает, шевелится только одна мысль: ах да, 3 штуки, кому они помешают? к чертям проценты и окончательная расплата. 35 дней, скольким людям выпадало 35 дней свободы в жизни? а потом стемнело так, что я и сам не смог ответить на свой вопрос.

ах-ха.