Если голова работает нормально, нужно прежде всего разобраться: а так ли это на самом деле? Помню, в детстве я очень боялся темноты. Мне казалось, что если меня закроют в темной комнате, то я не выдержу и сойду с ума в первые же пять минут. Оказалось, что все это — ерунда. Достаточно хорошенько подумать: а что такое темнота? Почему она страшна? Ведь кругом-то ничего не меняется — ни ты, ни комната, в которой сидишь, ни мир вокруг. Только ты не видишь того, что видел днем, и все. И стол остается тот же, и книжки на нем, и кровать можно нащупать в темноте — она та же самая. Так из-за чего же сходить с ума? Из-за своей глупости?

И вот однажды осенью — это было классе в пятом, — когда отец уехал во Владивосток с каким-то отчетом и я остался дома один, я решил во что бы то ни стало не зажигать свет в квартире. Запер наглухо входную дверь и сидел за столом, до тех пор пока не смерклось. Погода была штормовая, ветер налетал на барак, тряс рамы окон и шелестел чем-то на крыше. Снаружи косил дождь. Он то затихал, то снова дробью обстреливал стекла. Скоро все вещи в комнате начали уходить в темноту, как будто таяли в ней. Это было даже интересно — наблюдать, как постепенно исчез стул у дверей, как растворился мой костюм, висевший на стене, как исчезла полка с книгами, Потом я перестал видеть и стол — я только ощущал его рукой. В кухне что-то треснуло. Мне было достаточно протянуть руку и включить настольную лампу, но я не сделал этого. Я смотрел на то место, где днем было окно, и вдруг представил себе страшную синюю рожу, прижавшуюся снаружи к стеклу. У меня даже дух захватило, но в следующий момент я сказал себе: «Рожи-то никакой нет, ты ее просто выдумал!»

«А вдруг будет?» — как будто что-то шепнуло мне.

— Не будет! — сказал я, потихоньку поднялся, прошел в отцовскую комнату и нащупал над кроватью ружье. Ощупью открыл стволы, так же ощупью нашел в тумбочке патроны и зарядил дробовик. В кухне вроде бы опять что-то треснуло. С дробовиком в руках я почувствовал себя увереннее. Ощупывая стволами тьму, я вышел в кухню. Постоял некоторое время, прислушиваясь. Ничего особенного. Такая же тьма за окном, так же налетами барабанит в стекле дождь. Вернулся в свою комнату, положил ружье на кровать, и сразу же стало опять страшно. «Почему? — спросил я себя. — Уж не потому ли, что если бы рожа появилась, то ты мог бы дать в нее дуплетом из обоих стволов? Да ведь это тоже глупость — стрелять в то, что вообразил!» Я засмеялся.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В нашем бараке все всегда спали спокойно, да и в других бараках поселка тоже. Почему же именно сего дня, когда я остался один, должно произойти что-то невероятное? Да ничего и не произойдет. Нащупал ружье, отнес его в отцовскую комнату, разрядил, повесил на стену и положил оба патрона на место Потом, так и не включая электричества, разделся и завалился спать С тех пор для меня одинаково — что днем, что в темноте. Иногда в темноте мне даже уютнее.

Уже засыпая, подумал, что свободного дня так и не получилось.

И вообще свободных дней у меня на острове не было.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Каким будет дом

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Первый раз я спал по-нормальному — в майке и трусиках. И не просыпался ни разу до утра. А когда поднялся, камни камина были еще теплыми и каюта казалась очень уютной.

Одежда моя отлично просохла. Когда я натягивал на себя рубашку, она мягко прикасалась к шее воротником. Эх и повезло же мне с этим катером!

Доски, которыми я обложил снаружи камни очага, сделались легкими и звонкими. Они легко раскалывались киркой и щепались ножом. Надо будет насушить их побольше и перетащить в ходовую рубку от дождя. А сейчас надо позавтракать.

Я вынул из шкафчика мидии, горсть шиповника, пять саранок. Налил из бутылки воды в кружку. Потом раздул камин и вскипятил чай с шиповником.

Все-таки для жизни человеку обязательно нужны стены. Палатка — это на несколько дней, это не настоящее. А вот железо… Я постучал кулаком по стене каюты. Ничто его не пробьет. Только зимой, наверное, будет зверски холодно. Никаким камином не прогреешь эту железную коробку, да и топлива столько мне никогда не добыть.

Я уже не ждал, что меня найдут. Давно привык к мысли, что на станции про меня думают как про утопленника. Еще сидя в палатке после болезни, я это прекрасно понял, и еще одно понял — что судьбу мне никто не принесет на тарелочке и не сунет под нос: «На, возьми, пожалуйста!» Я сам должен делать эту самую судьбу, и только от меня зависит, останусь я жив или опущу руки и тихо загнусь от отчаяния.

Сейчас, что бы я ни делал на острове, я думал.

Дома меня не отлепить было от телевизора. Я часами мог крутить транзистор. А тут о них и не вспоминаю. Вернее, вспоминаю вот как сейчас, мельком, как о совершенно ненужных мне вещах. Кстати, кино, телевизор, радиоприемник, фотоаппарат, встречи с друзьями и просто шатание по поселку почти не оставляли мне времени, для того чтобы самостоятельно думать. А на острове… Никогда в жизни я столько не думал, как здесь, в одиночестве.

Я думал о жизни, о людях, об отце, о себе. Мне было интересно, как бы поступал в тех или иных случаях взрослый человек, окажись он на моем месте. Лучше бы у него получалось, чем у меня, или наоборот? Догадался бы он, например, добыть огонь тем способом, каким добыл его я? Сделал бы себе жилье в пещере, очистив ее от грязи, или так же построил бы палатку? Что придумал бы для охоты на чаек? Интересно: как действовал бы на моем месте отец? И вдруг вспомнил, как однажды он принес мне очень красивую трехцветную шариковую ручку, я прочитал на ее корпусе, что она сделана в Японии, и сказал, что заграничные вещи лучше наших. Отец тогда страшно разозлился и закричал: «Дурень! Да ты еще в жизни-то ничего посмотреть не успел, а уже готов