— Ведь неизвестно, кто из нас двоих виновен. Поэтому по закону я не обязан разводиться с тобой.

— Но ты же мог попытаться, — ласково и заигрывающе проворковала Гинделе. — Ты должен был со мной расстаться и жениться на другой. Тогда бы ты знал точно.

Реб Йоэл не ответил, его клонило в сон. Только в одном уголке его мозга еще бодрствовала мысль, что, если бы у него были дети, он бы не мог просто так оставить должность раввина в Заскевичах. Ему бы пришлось нести бремя семьи. С другой стороны, он не уверен, что дети принесли бы ему радость. Молодые по природе своей горячи, они не считают нужным выбирать золотую середину, особенно в наше время. Так что либо у него были бы дети-фанатики, наподобие нынешних ешиботников, которые ненавидели бы светских людей, либо его дети сами были бы светскими и ненавидели Тору и тех, кто изучает ее. Хотя мать этих детей, возможно, действительно была бы счастлива.

Его веки опустились, и мысли замерли в затемненном мозгу, как стоячая вода. Однако со второй кровати к нему, как лучи света, все еще тянулись слова, и веселый полудетский голос не давал ему заснуть.

— Знаешь, Йоэл, когда я тебя полюбила? Сначала, когда покойный отец привел тебя к нам домой, я испугалась, что ты такой высокий и крупный мужчина. Ведь я такая малюсенькая. Но когда мы в первый раз перед помолвкой вышли на прогулку и ты рассказал мне историю про маленькие подушечки, я сразу же тебя полюбила.

Гинделе болтала, а реб Йоэл в своей кровати, похожий на утонувший во мху валун, слушал ее журчащий, как вода, голос. Гинделе все еще восхищалась историей из мальчишеских лет Йоэла, когда он изучал Тору в маленьком местечке и отдал одну из двух своих маленьких подушечек двум женщинам, собиравшим приданое для бедной невесты. Поскольку он до сих пор любит спать так, чтобы голова была повыше, ему сильно не хватало отданной подушечки. Правда, тогда Гинделе только собиралась стать его невестой и еще не знала, что он любит спать вот так. Тогда ей просто понравилась эта история о том, как маленький богобоязненный мальчишечка на чужбине отдает одну из двух своих подушечек на приданое бедной невесте, и за это она его сразу же полюбила.

Раввинша свернулась под одеялом и заснула. Но разбуженный реб Йоэл на своей кровати уже не мог заснуть. Он лежал не шевелясь, как бревно. Только его большой выпуклый лоб морщился над закрытыми глазами. После всех размышлений он решил, что все-таки поедет в Заскевичи и, может быть, с Божьей помощью, добьется того, чтобы его взяли назад на должность городского раввина.

Медленно, медленно густая темнота стала жиже и посерела. Двери, окна и крыши начали выбираться из ночи в утро. Серость утекала, как грязная вода в дождевых канавах. Зеленоватое утреннее небо раскинулось, холодное и тоскливое. В мутном свете зари проявилась, словно прикрытая слоем воды, нагота двора Лейбы-Лейзера. Все вокруг было, как обычно в элуле, тоскливым и тихим. Только птицы в клетках, готовые для откорма на праздники и для обряда «капорес»[127], кукарекали, квохтали, крякали и гоготали. В квартире реб Йоэла железный дверной засов хрипло заскрежетал, и показалась Гинделе с двумя пустыми корзинками. Она торопилась на рынок за товаром и увидела, что одна из ее соседок по двору, тоже торговка, вышла раньше нее. А когда Гинделе вышла со двора на длинную узкую и извилистую Еврейскую улицу, она увидала впереди себя целую цепочку женщин с пустыми корзинками — торговок вразнос, которые точно так же, как и она, бежали за товаром на рынок.

18

Еще до того, как реб Иоэл успел толком обдумать план возвращения в Заскевичи, на второй день после Новолетия в Вильну специально, чтобы встретиться со своим бывшим раввином, приехала делегация заскевичских обывателей. Первыми увидела гостей жена садовника Грася, по своему обыкновению слонявшаяся по двору. Один из трех гостей был старшим братом ее мужа. Однако, вместо того чтобы поздороваться с земляками, она бросилась с доброй вестью об их прибытии в синагогу к аскету реб Йоэлу.

— Ребе, пришли трое заскевичских евреев! Один из них — старший брат моего мужа, — едва переводя дыхание, просипела Грася и прижала руку к груди — так у нее билось сердце.

Реб Йоэл поднялся с места, широко распахнув глаза, и еще до того, как он успел переспросить, перед ним уже стояли трое гостей, как три ангела перед праотцем Авраамом. Они протянули ему руки и сразу же заговорили о том, ради чего приехали.

— Шолом алейхем, ребе. Заскевичи послали нас с поручением — позвать вас вернуться домой. Как мы слышали, вы не разбогатели в Вильне, не заняли высокой должности и не нашли здесь того душевного покоя, на который надеялись. У нас в Заскевичах стало еще хуже — с тех пор, как вы уехали, горит пожар ссоры.

— С тех пор как Заскевичи — еврейский город, еще не случалось, чтобы между Новолетием и Судным днем обыватели были между собой буквально на ножах, потому что нет раввина, который мог бы их примирить. Вражда разгорелась уже не на шутку.

— Может быть, с вашим возращением, ребе, воцарится мир и в нашей семье, — сказал старший из братьев Шкляр, глядя на свою невестку Грасю.

Аскет реб Йоэл бы так тронут и даже потрясен тем, что заскевичские обыватели остались верны ему, что долго не мог прийти в себя. Если бы он верил в колдовство, то сказал бы, что сам вызвал этих заскевичских евреев своими упорными думами о возвращении в местечко. Он видел в этом руку провидения, Божий перст.

— Господа, — пробормотал он и был вынужден сразу же замолчать, чтобы не расплакаться. Но ведь обыватели не знали, что происходит у него в душе. Они смотрели на него со страхом, как бы он, не дай Бог, сразу не отказался.

— Заходите ко мне домой, господа. Моей раввинши нет, а я не знаю, как угощать гостей, но зато мы сможем там поговорить спокойно и обстоятельно.

Реб Йоэл вовремя сообразил, что не должен демонстрировать слишком большую радость и не должен сразу же давать полного согласия, чтобы не лишиться того почтения, которое местечко должно проявить по отношению к раввину.

Обыватели пошли за ним. Реб Йоэл на мгновение остановился рядом с женой садовника Грасей, которая все еще стояла как зачарованная посреди синагоги.

— Поговорите со своим мужем, чтобы и он тоже попозже зашел ко мне, — шепнул ей аскет и направился в сопровождении гостей к дверям.

Слесарь реб Хизкия встал в своем углу и растерянно смотрел вслед местечковым евреям. Он слышал издалека громкий разговор и не верил своим ушам. Он все время думал, что этот реб Йоэл Вайнтройб впал в немилость в Заскевичах из-за того, что проявлял излишнюю мягкость, был человеком компромиссов. А местечко, как раз наоборот, направило специальных посланников, чтобы уговорить его вернуться на должность раввина!

Рядом со слесарем стояла полупомешанная Грася и что-то говорила, обращаясь как бы к нему, но в то же время вроде бы и не к нему. Она смотрела через окно куда-то вдаль и говорила с напевом жалобной женской молитвы «тхины».