— Возьми, — Шум протянул ему свою полторашку, — в следующий раз затяни бутылку в сумке сброса шнурком. Или флягу себе намути.

Как ни странно, но, сидя в заляпанном кровью помещении, мне захотелось жрать. Не перекусить, а именно жрать. Будто прочитав мои мысли, кто-то из «тройки» выдал:

— Нужно было из того склада пару ящиков сухих пайков и воду взять…

— Идея так себе, — возразил Ворон, — нормально поесть без песка во рту всё равно не смогли бы. Или потом бы кирпичами срали.

— Никто ничего из тех складов не возьмёт! — вклинился в дискуссию Корвин. — Разграбления и мародёрства не будет! Этот объект будет передан военным в том виде, в каком он и был!

— Ну и нудный же ты, командир… Как сто подвалов… — растягивая слова, сказал Куница. — Как тебя только замком назначили? Или именно поэтому ты им и стал?

— С тобой разговор ещё впереди! — Корвин снова стал заводиться. — Вот именно из-за таких как ты, нас и будут все помнить и клеймить, как головорезов и наёмников!

— А ты хотел бы, чтобы нас знали, как обосранное стадо? Толерантность, равенство и братство, да? — Куница, казалось, ловил кайф от того, что так быстро выводил из себя замка. — Ты мне ещё про права человека тут расскажи и про беспристрастное отношение к пленным.

— Да, расскажу! Нельзя так как ты, всех направо и налево кромсать!

— Идеалы миролюбивы, но история жестока. И из-за таких правозащитных говноедов как ты, вся эта пиздота и распространяется по миру. На Европу посмотри, что от неё осталось? Её все эти голожопые чуханы раком поставили и ебут. Если не будем этих пидоров хуярить здесь, то они будут хуярить нас, только уже у нас дома.

— Ещё скажи, что будешь мочить их в сортирах! — съязвил Корвин.

— Да, представь себе, буду! — с вызовом в голосе ответил Куница. — Я не ватник и не единоросс, если ты это имел в виду, но эту джихадистскую падаль буду зубами рвать!

— Ну ладно-ладно, ты чего завёлся-то? — попытался остудить Куницу Шум, протягивая ему свою бутылку с водой. — На вот, попей.

— А насчёт наёмников, лучше не смеши, — немного спокойнее сказал Куница, взяв пластиковую бутылку в руку, — посмотри вокруг на тех, кто тебя окружает. И сам себя спроси, какого хера ты тут делаешь?

Все вокруг, кто до этого негромко разговаривал по своим темам, замолчали, слушая перепалку бойца и замкомвзвода.

— Кстати, — стараясь увести разговор на другую тему, спросил Шум Куницу, — а ты сюда для чего приехал? Заработать, повоевать или из своих сувениров Франкенштейна собрать?

Куница снял с шеи проволоку с ушами духов и, обернувшись, швырнул «ожерелье» в дальний тёмный угол барака. Потом достал сигарету, закурил и ответил:

— Мне было четырнадцать. Я балбесничал и от всей души мотал нервы своим родителям, как, наверное, большинство всех подростков. Как-то я сильно поругался с матерью. Она меня отчитывала за то, что я с начала учебного года ещё ни разу не был в школе, хотя была уже вторая неделя сентября, за то, что отказывался помогать ей по дому и за то, что не хотел нянчиться с младшей сестрой. Ей тогда было всего два года. Я психанул, оделся и вышел из квартиры, отправившись к корешу на хату. Там мы с ним до поздней ночи курили всякую дрянь и бухали. В пять часов утра мой дом взорвали. Я был настолько пьян, что очухался только к обеду. Мобильников в то время ещё не было у всех, как сейчас. Если бы отец не работал в тот день в ночную смену, то я потерял бы полностью всю семью. Так что… — Куница закурил вторую сигарету. — Так что никакой терпимости к этим «алла-хакбаровцам» у меня не будет.

— Это ты о «Каширке» в девяносто девятом? — спросил Борзый.

Вместо ответа Куница только кивнул.

— Не могу сказать, что меня не тронул твой рассказ. Это многое объясняет, но не оправдывает, — сказал Корвин.

— Я и не оправдывался. До тех, кто это сделал, я уже не дотянусь. Но тем, кто такое же дерьмо в своей башке вынашивает, я эту башку отрежу нахуй. Мой вклад в понижение поголовья этих чертей минимален. Но пока не разразилась глобальная мировая война, я оттягиваю их проникновение в мою страну как могу.

— А ты считаешь, что может начаться глобальная война? Типа, Третья Мировая? — спросил Камрад.

— Я в этом уверен, — ответил Куница, раздавливая берцем окурок, — Россию усиленно в неё втягивают.

— А тут разве у нас не война? — спросил кто-то из бойцов «тройки».

— Тут херня по сравнению с тем, что будет. Когда зацепимся с пиндосами и НАТО, вот тогда будет жопа. Кроме них ещё и свои будут страну изнутри убивать, как это обычно и бывает. Банды будут орудовать и всякие выживальщики-сталкеры.

— А что плохого в сталкерах? — подал голос Выдра.

— То, что они будут вести себя как падальщики, — не задумываясь, ответил Куница, — они не примкнут ни к партизанскому движению, ни к регулярной армии.

— Да, я бы не примкнул, я был бы сам по себе, — со слабо уловимым возмущением продолжал Выдра, — но при чём тут падальщик?

— Выдра, где твои очки? — спросил Ворон.

— Проебал на прошлом штурме, — щуря глаза, ответил Выдра.

— При том, что прятался бы и от своих, и от чужих, — ответил Куница на вопрос Выдры, — нападал бы только из-за угла, в спину, чаще всего на тех, кто слабее. Беззащитную бабу трахнуть, деда какого-нибудь пристрелить за пачку сигарет, ограбить магазин или склад. Ты же об этом думаешь, да?

— Ну, не прям так… — Выдра отвёл взгляд. — Но выживал бы как мог и заботился бы только о себе.

— Вот-вот, — усмехнулся Куница, — а заботился бы только так, как я и сказал!

— Если так и произойдёт, то каждый будет сам за себя, и нечего мне о единстве народа в трудную минуту мораль читать! — Выдра обижено сплюнул себе под ноги.

— Восемьдесят пятый… Лучше заткнись… — тихо, но так, что услышали все, сквозь зубы сказал Камрад.

— Не смей меня так называть! — взорвался Выдра. — Не смей, слышишь?!

— А почему восемьдесят пятый? — оживился Борзый.

— Не смей! — прошипел Выдра, опустив руку на автомат, испепеляя взглядом Камрада.

— Эй, а ну, успокоились все! — Корвин обалдело смотрел на Выдру. — Боец, ты в контейнере остыть хочешь?! Разошлись по углам и не прикасаться к оружию, ясно?!

— Знаешь, парень, — весело сказал Выдре Куница, — ты прям мои жизненные ценности сегодня изменил.

— Это чем же? — Выдру едва не трясло от злости.

— До сегодняшнего дня у меня была