Никто не ведает. — Вахтёр перегнулся через барьер ещё больше и запустил руку в сумку: — А ну показывай, что у тебя там.

Из сумки появился свёрток, туго перемотанный тряпкой. Вахтёр рванул её, тряпка лопнула, и в прореху вылез блестящий чёрный носок новенького сапога.

— Из склада воруют, — тихо промолвил вахтёр и вдруг отчаянным голосом закричал: — Стой!

Но Вовка уже мчался прочь, не чуя под собою ног.

Подлезая под барьер, вахтёр замешкался. Когда он выскочил из проходной, Вовка уже успел юркнуть в кусты.

Там ждал его Григорий.

Этому не нужно было объяснять ничего. Григорий тотчас же бросился напролом, в самую гущу кустов, перелез через какой-то забор, пробежал огородами и, шмыгнув в первый попавшийся сарай, затаился. Вовка не отставал.

— Что там было? — задыхаясь, спросил Григорий.

Вовка рассказал.

— Ну и дурак! — неожиданно заключил его приятель. — Теперь тебе такие сапоги дадут, только держись! Вахтёры не поймают — Пал Фанасич прибьёт!

Вовка, серый от испуга, молча стоял у стены.

— Вот чего, — решительно сказал Григорий, — теперь тебе деньги нужны. Без них пропадёшь. Когда ещё мать придёт… Скидавай куртку, я мигом.

Вовка покорно снял куртку, сел у стены на корточки и, зябко сунув ладони между коленей, стал ждать.

Прошёл час или больше.

Григорий не возвращался.

На базаре

Вовка продрог. У него не попадал зуб на зуб.

Каждый раз, когда около сарая фырчала машина или слышались голоса людей, ему казалось, что вот-вот откроется дверь, в сарай войдут и его схватят.

В отчаянии он решился уйти, выбрался на цыпочках из сарая, перелез через забор и, боясь оглянуться, пошёл по дороге к посёлку.

Ноги сами принесли его к базару, туда, где должен был продавать куртку Григорий.

На базаре было много рыбаков, кипела разноголосая толпа и стоял огуречный запах свежей рыбы.

Вовка сразу же потерялся в суетливом, занятом своими делами скопище людей.

Толпа швыряла его из стороны в сторону до тех пор, пока у него не закружилась голова и смертельно не захотелось присесть.

Когда он выбрался из толпы, то наконец увидел Григория.

Тот стоял у лотка с одеждой и примерял мохнатую круглую кепку. Куртки в руках у него не было.

— Гриша! — Вовка бросился к нему и ухватил за рукав. — Гриша…

Григорий повёл себя непонятно.

— Отпусти, пацан, — громко и зло отрезал он и вырвал рукав из Вовкиных пальцев. — Чего пристал?..

— Гриша, мне холодно, пойдём к тебе, — продолжал, ничего не понимая, Вовка. — Дай куртку.

Около них начали останавливаться.

— Какую еще куртку? — выкрикнул, не глядя на Вовку, Григорий.

Вокруг них уже стеной стояла толпа.

— Ты, здоровенный, не обижай маленького! — добродушно предупредил Григория широкоплечий рыбак. — Какая куртка? Отдай, если брал.

— Отдай, отдай, — поддержали из толпы.

— Не брал я никакой куртки! — неожиданно визгливым голосом закричал Григорий. — Чего он ко мне прицепился, какой я ему Гриша? Дяденька, не держите меня!

— А и верно, не Гриша он, — вмешалась в разговор женщина в синем платочке. — Соседский он мне, Настасьи-ремонтницы сын. Стёпкой зовут… Второгодник… Опять, непутёвый, на базаре шалберничаешь?

— Чего ж ты путаешь? — сурово обратился широкоплечий рыбак к Вовке. — Как звать, и то не знаешь, а требуешь. Шли бы по домам оба. Ну!..

Обрадованный таким оборотом дела Степан-Григорий вырвался из рук мужчины и юркнул в толпу.

Народ стал расходиться. Через редеющую толпу Вовка увидел Кожаного. Тот стоял у зелёного ларька, в кепке, надвинутой на глаза. Рядом с ним возвышалась громадная туша тёти Мани. Заметив Вовку, Кожаный двинулся было к нему, но остановился.

Вовка не испугался и не побежал. Ему теперь было всё равно. Еле передвигая ноги, он брёл к станции.

Врали. И про обед в сумке, и про то, как зовут Степана, и про милицию врали. Не нашла да и не могла найти его мама. Всё пропало, идти было некуда.

И однако, он шёл. Шёл к станции, к тому месту, где в последний раз видел маму.

Глава четвёртая

ФЁДОР

Я не плачу!

На станции по-прежнему было пустынно. Холодно светили красно-зелёные огни светофоров. Ветер нёс по перрону обрывки пожелтевшей бумаги.

Вовка подошёл к краю перрона.

Голубые полоски рельсов… Где-то далеко-далеко мчится по ним дымный паровоз и увозит с собой маму. То ли на Камчатку, то ли домой. Нет мамы.

Нет мамы, и навек останется он в грязной Курятне, где живут Кожаный, Степан-Григорий и похожая на гору мяса тётя Маня. И если сейчас он не вернётся к ним, то так и останется стоять здесь, один, на холодном ветру, голодный, полураздетый, забытый всеми.

От этих мыслей Вовке стало до того горько, что он не выдержал и заплакал.

— Ты чего грязными слезами на чистую рельсу капаешь? — раздался над его головой громкий весёлый голос.

Вовка поднял голову.

Перед ним стоял Фёдор. Он смотрел на Вовку не улыбаясь. Поверх клетчатой рубахи на плечи его был наброшен ватник.

— Что случилось? — спросил он.

Вовка молчал.

— Ушибся?..

Не получив ответа и на этот раз, он нагнулся и подхватил Вовку на руки:

— Э-э, да ты, никак, всё плачешь?

— Нет… — пробормотал Вовка и залился в три ручья.

Руки Фёдора продолжали держать его на весу. От ощущения их силы Вовке стало немного легче.

Фёдор опустил его на землю.

— Стоп качать воду! — сказал он, вытащил из кармана брюк клетчатый платок и вытер Вовке нос. — Ты, случайно, не потерялся?

Вовка кивнул.

— Давно?

— Четвёртый день.

— Вот паршивец! — сказал Фёдор, наверно, про Григория. — Опять он какой-то шахер-махер устраивает! Ну-ка, выкладывай всё по порядку.

И Вовка рассказал всё. Он хотел верить, он не мог не верить этому большому серьёзному человеку, которого видел второй раз в жизни. Он разрешил набросить себе на плечи ватник, умыть себя под водопроводным краном и подвязать верёвкой развалившийся башмак.

— Ну, брат, у тебя и штиблеты! Первый сорт! — удивился Фёдор. — Таких до самой Камчатки не сыщешь… Я, между прочим, — слыхал? — тоже туда еду. От нас в Новый Порт половина людей уезжает. Здесь кончили,