Как школа, так и традиции письменности всем европейским народам достались в наследство от Римской империи, точнее даже — от того, не имеющего твердых границ исторического и духовного явления, которое мы называем Pax Romana. Но и то, и другое постепенно менялось. Причем первоначальные изменения испытывала школа, а они влекли за собой изменения в письменной традиции. В паре «школа — книга» первая всегда была ведущей, а вторая — ведомой.

В раннесредневековой Европе к концу III — началу IV века на смену античной школе устанавливаются три типа новой, христианской начальной школы: приходская, епископская и монастырская. Они различались как уровнем образования, так и степенью светскости, их количество неуклонно росло с ростом городов и монастырей.

Базой для обучения были, естественно, книги, скриптории, библиотеки. Но они появляются не враз, обвально, и даже не синхронно с указанным разделением школы. В те времена изготовление текстов еще не было поставлено на поток и было делом одиночек. Однако значительные сдвиги в книгоделании все же происходят уже в IV столетии: пергамент, изобретенный во II веке н. э., начинает вытеснять папирус из сферы книгоделания, и одновременно происходит связанная с этим важнейшая реформа книжной технологии: книга-свиток заменяется книгой-кодексом.

По мере увеличения числа грамотных кадров, спрос на книгу возрастает.

Ответом на этот спрос явились специальные мастерские — скриптории, начиная с самого первого, созданного Кассиодором (487–575) недалеко от г. Сцилаце на берегу Тарентского залива. О масштабах его деятельности легко судить по тому, что некоторые изготовленные там рукописи, сохранились до наших дней. Следующий крупный центр книгоделания — Луксейский монастырь, основанный в Бургундии в 590 г. ирландским монахом Колумбаном (550–615). Данный скрипторий прославился в Европе настолько, что в начале VII в. королева Батильда учредила монастырь в Корби близ Амьена и пригласила туда знаменитого Колумбана и луксейских монахов-переписчиков. В результате образовался новый крупный скрипторий, где были созданы сотни рукописных книг. Тот же Колумбан, великий просветитель своего времени, в 613 г. отправился в Италию, где успел основать еще один монастырь со скрипторием — Боббио. Впоследствии библиотека при этом монастыре стала знаменитейшей во всей средневековой Европе. В VIII–IX вв. ирландские монахи, продолжатели дела Колумбана, создали иные монастыри по берегам рек Маас и Рейн, а к концу XI в. и в Регенсбурге, Бамберге, Нюрнберге. При монастырях неизменно возникали скриптории. Эта традиция без особых изменений дожила до Гутенберга.

Работы монахам-переписчикам хватало. К примеру, при Карле Великом (747–814) во всей Франкской империи был установлен принудительный характер школы для всего населения. Правда, при его преемниках он был благоразумно отменен. Однако расплодившиеся в большом количестве монастырские школы, как внутренние, для клириков, так и внешние, для населения, остались и продолжали действовать.

Новый поворот наметился с конца 13 века, когда свободные города и «братья общей жизни» (своего рода средневековые коммуны) стали учреждать свои собственные школы, а также, что очень важно, начали появляться платные начальные школы частных лиц. Все они требовали книг, учебников, пособий.

А между тем, указанное расширение школьного образования в немалой степени объясняется тем, что в Западной Европе уже в XI–XII веке возникла высшая школа, ставшая мощным стимулом к образованию, к развитию школы вообще. Первые университеты появились в Италии (Болонья, 1088, затем Неаполь, 1244 и высшая медицинская в Салерно), во Франции (Парижская Сорбонна, 1215, хотя фактически ранее, и в Монпелье 1289), Англии (Оксфорд, с XII в., и Кембридж, 1209), Испании (Саламанка, 1218), Португалии (Лиссабон, 1290), Чехии (Пражский Карлов университет, 1348), Польше (Краков, 1364), Австрии (Вена, 1365), Германии (Гейдельберг, 1386), Бельгии (Лувен, 1425), Швеции (Упсала, 1477), Дании (Копенгаген, 1479).

Университеты не знали ни сословных, ни имущественных, ни возрастных или каких-либо иных ограничений и непрерывно пополняли своими выпусками ряды средневековой интеллигенции. Так, к Парижскому университету единовременно бывало приписано до 30 тыс. студентов, включая даже стариков.

Неудивительно, что университеты обычно вырастали из монастырских школ или возникали как кампусы у монастырских стен. Ведь именно монастырские скриптории и библиотеки давали человеческую и материальную базу для преподавания. Но это обстоятельство вовсе не предопределило клерикальный характер книгоделания, как можно было бы предположить.

Численный и качественный рост системы образования (мы, как видно, можем говорить уже именно о системе), особенно высшего, не только влек за собой всевозрастающий спрос на книгу, но и определял ее репертуар. Ибо с XIV века основной (!) поток студентов уже устремлялся на овладение не церковными, а светскими профессиями: вплоть до начала пятнадцатого века теологи составляли всего около 40 % выпускников, а в дальнейшем и того меньше. Первый (для многих и последний) этап обучения длился 3–4 года на низшем факультете семи свободных искусств, где изучались: грамматика, риторика и логика (тривиум), арифметика, геометрия, музыка и астрономия (квадривиум). Музыка преподавалась как отрасль математики или физики. Далее шли высшие факультеты — богословский, юридический и медицинский.

Огромная жажда знаний во много раз перекрывала скромные возможности скрипториев. Когда Гутенбергом было изобретено европейское книгопечатание, невероятный книжный бум, о котором писалось в предыдущей главе, своими количественными параметрами, а главное — необъятным репертуаром отразил тот колоссальный спрос на книгу, который был порожден неуклонным накоплением грамотной и высокообразованной по тем временам аудитории. Существуя в латентном виде, этот спрос создал, однако, такой мощный информационный вакуум, что заполнить его мог лишь столь же мощный информационный взрыв — а иначе эпоху инкунабул и не назовешь! Технический гений Гутенберга объясняет, как стал возможным такой взрыв, но только история школы, в том числе высшей, может объяснить, почему он произошел.

В допетровской Руси картина была существенно иной. Ее исследование позволяет в очередной раз ставить вопрос о гораздо большей духовной близости русских к Востоку, чем к Западу. Эта крамольная для моего русского современника мысль давно уже стала привычной для меня. Ниже расположены новые аргументы в ее пользу.

Во-первых, как мы уже знаем, книжный репертуар как рукописной, так и печатной русской книги был более чем на 90 % религиозным. Вероцентризм, если позволительно так выразиться, — фундаментальная характеристика русского менталитета, абсолютно роднящая его с цивилизациями Востока.

Во-вторых, такого явления, как книжный бум, Древняя Русь, как и средневековый Восток, не знала: книгопечатание развивалось куда более плавно, словно нехотя, а не таким феноменальным качественно-количественным скачком, как в Европе XV века. Конечно, сам факт тиражирования книг менял общую картину русского книжного рынка XVI–XVII вв., но далеко не так радикально, как на Западе в эпоху инкунабул. Начальный период книгоиздания в Европе XV века можно обрисовать словом: «дорвались!». Начальный период книгоиздания в Османской империи XIX века лучше постигается через слово «прорвались!». Но на Руси XVI века начальный период книгопечатания хочется скорее назвать словом «нарвались!», настолько Иван Федоров выглядит в русской истории нежеланным гостем и настолько мизерные перемены в русской духовной жизни обеспечило поначалу его наследие. Русский книжный бум и информационный взрыв однажды, все же, состоится, но в далеком будущем — через двести лет.