— Я знаю, каково тебе, — ответила Бланш.

— Что ты знаешь?

— Мари, — сказала Бланш, — ты сейчас находишься в хорошо знакомой мне ситуации. Тебя рассматривают дикие звери. Их похотливые глаза говорят тебе, что им вот-вот захочется наброситься и разорвать тебя на куски. Но ты ошибаешься. Убивать тебя они не хотят. Их желания распутны, но не смертоносны. Они рассматривают твое тело, потому что жаждут его.

Мари не поняла, а Бланш не сумела объяснить. Представь себе, сказала она, что ты идешь через лес и скоро откроется поляна, и ты увидишь.

— И что? — спросила Мари. — Что я увижу?

— Воду. Реку. И там стоит тот, кого ты любишь, и ты уже больше не одна, и он всегда будет рядом с тобой.

Но он — не будет.

Друзей Поля Ланжевена вызвали к префекту полиции Луи Лепину. Это было 9 ноября 1911 года, через два дня после сообщения о присуждении Мари Кюри Нобелевской премии.

Друзей звали Жан Перен и Эмиль Борель.

Префект полиции передал им предложение. Если Поль Ланжевен безоговорочно откажется от воспитания детей и назначит жене ежемесячное содержание в одну тысячу франков, скандала можно будет избежать, и письма, в частности длинное письмо Мари, которое лишит ее возможности заниматься исследованиями в интересующей ее области науки, останутся неопубликованными.

Вернувшись со встречи с префектом полиции Лепином, они изложили это предложение Мари и Полю. Мари заявила, что решать Полю. И что она предоставляет ему полную свободу. Поль заявил, что данное предложение неприемлемо.

Это означало войну.

На деле это означало также конец научной карьеры Мари. Вскоре после принятия решения, как его следствие, газета «Л’Эвр» на девяти страницах опубликовала приложение, содержащее все любовные письма Мари к Полю и вдобавок, длинное письмо, написанное ею Полю в августе 1910 года из Ларкуэ. Письмо с хладнокровными инструкциями, как ему получить свободу, с яростными вспышками ненависти в адрес жены, письмо, которое не следовало писать, но, главное, ни за что не следовало публиковать. Оно приводилось полностью. «С ученой рафинированностью она описывает различные изобретательные способы, как можно довести несчастную жену до отчаяния и заставить пойти на разрыв». Все, все извлекли на поверхность.

Какая грязь, о, Мари, какая грязь.

И все, все вышло наружу.

3

Позднее Мари обнаружили в Со.

Девочки пришли домой из школы. Кто-то показал Ирен газету с материалом о ее матери. Несколько доброжелательных друзей прочли отрывок вслух и объяснили, что газеты печатают это, потому что ее мать — шлюха. Девочка не захотела слушать дальше и бросилась домой. Дома была только Бланш.

Ирен забралась к ней в постель и пристроилась в ногах, сказав, что устала и хочет спать. Заснуть она, однако, не сумела, поскольку дрожала всем телом, и тогда она помогла Бланш перебраться в передвижной деревянный ящик и стала кружить ее по комнате, а сама принялась «рассказывать».

Девочка рассказывала, то есть безудержно кричала.

Бланш просила прекратить возить ее кругами, но та, казалось, не понимала и не останавливалась. Потом домой пришла Мари, схватила дочку, по-прежнему громко кричавшую то ли от горя, то ли от отчаяния, и стала поспешно ее одевать. Бланш попыталась было самостоятельно выбраться из ящика, чтобы помешать Мари бежать, но упала и каталась по полу взад-вперед.

С этого начался их отъезд в маленький французский городок Со.

Внезапно Бланш оказалась в квартире в полном одиночестве.

Она записала кое-какие наблюдения в «Книге», на этот раз неразборчивым почерком, не используя печатных букв.

Бланш, с некоторым трудом передвигаясь по полу, без помощи моего транспортного средства, сумела в тот же вечер добраться до кухни и приготовить легкий ужин, но она говорит, что волновалась прежде всего за Мари и ее двоих детей.

Главное — дети, пишет она раз за разом. Никаких комментариев в отношении Поля, за исключением одной сбивчивой тирады.

Бланш смотрит в окно, замечает группу людей, караулящих жилище знаменитой шлюхи. Эта группа постепенно переросла в толпу, что напомнило мне о тех днях в Сальпетриер, когда публика рассматривала меня, словно превращаясь в похотливого, жаждущего крови хищного зверя, но когда я, после бегства и возвращения Мари, привела ей это, почти поэтическое сравнение, желая ее успокоить, она нашла его малоутешительным, постоянно повторяя, что все это вылилось на невинных малюток, а что я, Бланш, все-таки испытывала унижение в одиночку, не неся ответственности за детей. Возразить на это мне было нечего.

Мари бежала с детьми в Со. Через неделю они вернулись обратно в Париж, к Бланш. Что же случилось?

Фрагментарные записи в «Книге».

Приходится реконструировать.

4

Падение столь велико, стыд столь глубок, репутация долгой жизни уничтожена, и она абсолютно, целиком и полностью, беспомощна.

Почему все обязательно должно быть именно так, думала она.

Она испытывала стыд, и в то же время это казалось ей несправедливым: почему она должна стыдиться любви? Ей представлялось, что город Со был мертвым, как если бы находился в Гренландии. Возможно, таким как Ном, нет, не Ном! Ном — это нечто иное, без боли! Ном — это слово для обозначения тайных наслаждений и страсти. Все вокруг уничтожено! и никакой истории! никакого будущего! нет, это — другое место.

Как в лесу в Польше, хижина на опушке польского леса.

В Со у нее по-прежнему оставался дом, где раньше жил отец Пьера.

Дом почти все время стоял пустым: сейчас, в ноябре, дух печали, затхлого холода и покинутого рубежа веков витал в пустующих комнатах, над некогда отмытыми до блеска деревянными полами и источенной молью белой тюлевой гардиной, напоминавшей изъеденную репутацию, которая вдруг представилась Мари почти в поэтическом образе. Они с девочками добрались до места поздним вечером: ужасная поездка, Мари с белым лицом, девочки точно онемевшие.

Да и что они могли сказать?

Она уложила дочерей, заклиная их спокойно уснуть, с чем они ласково смирились, уступив настойчивым просьбам матери. Потом она отправилась на могилу.

Она пошла прямо на кладбище.

5

Был поздний вечер, на улицах ни души, и она почти не сомневалась в том, что до такого маленького городка, как Со, волна слухов еще не докатилась.

Здесь она сможет наконец отдохнуть.

Должен же быть какой-нибудь выход и для того, кто оказался в полном одиночестве, неужели никто не может сжалиться над женщиной! разве вы не видите! К дому, утопая в снегу? Если человек сделал головокружительный шаг в долгое одиночество, должна же в конце концов существовать милость и для него.