Лоренцо ушел, потрясенный горем, но горе дона Раймонда походило на настоящее безумие, он категорически отказался поверить в смерть Агнес; у него это стало наваждением, и никакие разумные доводы не могли заставить его отказаться от надежды вновь ее обрести.

У Лоренцо в ушах еще звучала ужасная клятва аббатисы, и, хотя он считал свою сестру жертвой каких-то преступных замыслов, в конце концов он смирился с мыслью, что никогда ее не увидит.

Впрочем, какую боль он ни испытывал от исчезновения Агнес — смерть сестры он переживал глубоко и искренне, — но немалое огорчение причиняло ему и то, что обстоятельства отдалили на некоторое время возможность поговорить с герцогом об Антонии. Его люди не теряли из виду дверь его возлюбленной и аккуратно докладывали ему, куда, когда и с кем она выходила из дому.

Два месяца прошли без всяких событий.

Маркиз был единственным, кто сохранил надежду увидеть Агнес в этом мире.

Лоренцо решил открыть дяде свою любовь, и, поскольку он прекрасно знал, как дядя торопится видеть его женатым, он ни секунды не сомневался в успехе своего предприятия.

В объятиях тонем мы,

О, как прекрасна ночь!

Как безнадежен день!

Утолив первое желание, монах вырвался из объятий Матильды. В нем поднялась мощная волна отвращения. Ему открылась грустная цена того, что он только что совершил, и перед ним предстал весь ужас его клятвопреступления. Он заранее задрожал при мысли о возможных последствиях, если это откроется. Когда к его пресыщенности примешалась подавленность, близость Матильды для него стала просто невыносимой. Амбросио отстранился от нее и сел на постели. Она лежала, не шелохнувшись, словно труп. Довольно долго они оставались так, не двигаясь, в полной тишине, не способные ни радоваться, ни сожалеть о порыве сладострастия, вспышка которого оставила их в изнеможении и отчаянии. В том же молчании, в той же неподвижности прошел целый час. Матильда ожила первой. Она мягко прильнула к монаху, взяла его руку и прижала ее к своим горящим губам.

— Амбросио! — прошептала она нежным, полным смирения голосом.

Монах вздрогнул и посмотрел на нее: глаза Матильды были полны слез, щеки разрумянились, а ее умоляющий взгляд, казалось, просил пощады.

— Гадюка, гадюка! — сказал он. — В какую западню вы меня толкнули? Вот к чему привело то, что я узнал, кто вы, теперь моя честь, мой покой, может быть, сама жизнь станут искуплением за несколько мгновений сладострастия, столь же мимолетных, сколь отравляющих. Какой же я глупец, что уступил вам! Но что делать теперь? Как смыть с себя это клятвопреступление? Какой жертвой можно искупить подобный грех?

— О Амбросио! Так вот какова ваша благодарность, вот как вы собираетесь отплатить мне за все те жертвы, что я вам принесла! И это когда я ради вас отказалась от всех удовольствий мира, от роскоши, богатства, изысканности, от друзей! И пренебрегла даже репутацией! Это преступление, если его действительно можно назвать преступлением, настолько же мое, насколько и ваше. Что из того, что потеряли вы, сберегла я? Разве я не разделила ваш грех? Разве вы ни во что не цените мое тело? А мою душу, которая принесла большую жертву, чем ваша? Вы уже забыли саму память о полученном наслаждении? И я спрашиваю вас, что плохого в том, что вы сделали? И как же вы с вашим проницательным умом позволили себя победить каким-то жалким предрассудкам? Где тот Бог, что запретил вам грешить? Ваши обеты целомудрия противоречат природе, — продолжала она, оживляясь, — человек создан не для того, чтобы приносить ее в жертву, а если бы любовь была грехом, Господь не сделал бы ее такой соблазнительной. Умоляю вас, изгоните эти напрасные страхи, этот гнусный дурман, и наслаждайтесь спокойно теми ласками, которые я вам дарю. Вы оказались бы слишком неблагодарны, упрекая меня за них.

Она снова прижалась к нему, задыхающаяся, готовая, казалось, в любую минуту откинуться назад. Ее грудь трепетала, а глаза лихорадочно блестели. Внезапно горячая волна вновь прокатилась по всему телу монаха, дышать стало легче, гнетущая его тревога растворилась в ощущении звенящей радости. Матильда обвила его шею руками, прижалась к нему. Амбросио почувствовал, что у него опять закружилась голова, а обнаженное женское тело вновь заставило его затрепетать. У него забилось сердце, его желания вспыхнули с новой силой. Он с удвоенным пылом прижал Матильду к себе, а она покрывала его поцелуями и осыпала ласками. Жребий был брошен, обеты — разорваны, и ничто уже не сможет их воскресить. Преступление свершилось, оставалось только постараться смягчить его последствия, освободиться для радостей, которые оно в себе таило. Так, отбросив всю обманчивую щепетильность, он достиг вершины клятвопреступления. Прекрасная бесстыдница воспользовалась его самозабвением, и заря, заставшая их в тесных объятиях, зарделась от их бесстыдства.

Опьянев от наслаждения, монах покинул ложе грешницы. Мысль о возможной небесной каре вызвала у него смех, он уже был вне законов, даже сама смерть не страшила его больше, и он с удивлением заметил, что смеется над своим былым простодушием. И в этот момент он вспомнил, что над Матильдой все еще нависает смертельная угроза — она еще не совсем освободилась от действия яда. Но теперь Амбросио боялся потерять не столько свою спасительницу, сколько любовницу, чрезвычайно опытную в искусстве сладострастия. Поэтому он вернулся и попросил ее незамедлительно воспользоваться тем спасительным средством, которым она хвалилась.

— Конечно, — ответила ему Матильда, — жизнь рядом с вами для меня — отрада, и я не хочу ее потерять. Не останется ни одного средства, которым я не воспользуюсь, чтобы только ее сохранить. Я чувствую себя в силах встретиться лицом к лицу с любой опасностью, я без страха приму все последствия моего поступка, как бы ужасны они ни были, — и это не будет слишком дорогой ценой за счастье принадлежать вам. Ради вас я с радостью обреку себя на гибель, единственная минута в ваших объятиях здесь — стоит вечности в другом мире. Но, пожалуйста, Амбросио, что бы ни произошло, поклянитесь, что вы не будете пытаться проникнуть в тайну того средства, которым я воспользуюсь для полного выздоровления.

Он произнес требуемую клятву, торжественность которой отозвалась легкой дрожью в его позвоночнике, а она продолжала:

— Спасибо, любимый. Те действия, которые мне придется совершить этой ночью, не должны удивлять вас своей странностью. Может случиться так, что они лишат меня вашего уважения; ну что ж, тем хуже. Я смело встречу все последствия своего поступка и готова вынести все, что от меня за это потребуют и в этом, и в другом мире.

Я прошу вас только провести меня сегодня в полночь в ту часть кладбища, которая примыкает к монастырю Святой Клары, и не уходить, пока я буду в подземелье монастыря. Вы оставите меня там на один час, а я взамен отдам вам жизнь, которую я сохраню только на радость вам. Не забудьте захватить ключ и не опаздывайте. А теперь уходите, слышны чьи-то шаги, я сделаю вид, что сплю.

Выходя из кельи, Амбросио столкнулся в дверях с отцом Паблосом, который пришел осведомиться о здоровье послушника.