– Но это же ненаучно. Ученые отрицают и все такое.

– На это я тебе вот что скажу…

В этот момент в двери застучали нетерпеливые клиенты.

– Уже открываем! – крикнул в ответ Кузьмич, не двигаясь с места. – Ну так вот, один мой друг яйцо нашел стегозавра какого-то и так же, как ты своих фламингов, его вылупил, выкормил, а потом из Магадана в Москву на поезде повез, чтобы в научную атмосферу этого зверя определить…

– И что? – нетерпеливо спросил Тютюнин.

– А то, что пришел он к самому главному академику, который по этим вопросам специалист, и говорит: вот вам чудо природы, изучайте его, а мне подкиньте деньжат. Так тот академик знаешь что сделал? Достал «браунинг» и говорит: «Я сейчас, падла, и тебе, и твоему зверю ноги по-отстрелю. Я, говорит, пятьдесят лет доказывал, что такого быть не может, я через это в люди вышел, а ты мне что предлагаешь, теперь на помойке жить?» И стрельнул, только браунинг старый оказался и дал осечку. А мой дружок сбежал обратно в Магадан вместе с Федей. Это стегозавра так звали.

В дверь снова стали лупить, и Кузьмич пошел открывать.

Клиенты шумною толпою ворвались в приемку, Сергей приступил к обязанностям. Вдвоем с младшим приемщиком дело шло бойко, и вскоре очередь рассосалась.

Последним Леха рассчитался с диггером, который получил за свои шкуры две тысячи рублей и ушел, очень довольный сделкой. Правда, перед тем как уйти, он заметил лежавший на столе гербарий и поинтересовался, не принимают ли здесь еще и траву.

– Нет, это мы для себя взяли. Хомячков кормить.

С тем диггер и ушел..

– Пойду позову директора, – сказал Тютюнин. – Нужно, чтобы он знал, какие у нас тут меха появились.

Вскоре Сергей появился на пару с Борисом Львовичем Штерном.

– Нет, ну такого просто не может быть. Возможна какая-то имитация, но, Сергей, вы же практически эксперт…

Борис Львович замолчал, как только его взгляд наткнулся на роскошный мех котяруса.

– Вот этот? – на всякий случай спросил очарованный директор.

– Этот.

Штерн осторожно коснулся тигровой шерсти, потом деловито помял шкуру.

– Свежая шкура, – заметил он. – Недавно зверя обдирали.

– Вот и Кузьмич то же самое говорит.

– А это, значит, пещерный медведь?

– Так точно, Борис Львович, а вон там на полке мамонт, которого вчера приняли.

– Но… Но товарищи! Дорогие мои товарищи! – с торжественной слезой в голосе произнес Штерн. – Ведь это же Нобелевская премия… – Не найдя поддержки в лице приемщиков, директор как будто протрезвел и уже спокойнее добавил:

– Хотя мы этот мех и так неплохо пристроим. Даже очень неплохо. А Нобелевская премия – с ней столько хлопот.

В этот момент приоткрылась служебная дверь, в щель просунулась голова бухгалтера Фригидина.

– Тырыц-тыц-тырым, тырыц-тыц-тырым…

– Что вы сказали? – спросил Штерн.

– Ничего, Борис Львович! Это я пою! -'радостно сообщил Фригидин. – Тырыц-тыц-тырым, тырыц-тыц-тырым…

– Вы бы лучше работали, Фригидин, чем тут петь. Вы дебет посчитали?

– Посчитал.

– А кредит?

– Тоже.

– И что, сходятся они у вас?

– Они у нас не сходятся. Но я немножко отдохну и снова посчитаю. Куда нам торопиться, годовой отчет еще не скоро… Кстати, Борис Львович, а вы случайно в Израиль не собираетесь уезжать, а? К примеру, насовсем?

– Да нет, до сегодняшнего дня не собирался, – ответил озадаченный директор.

– А жаль. Вы подумайте, Борис Львович. Вы можете уехать и жить себе на Мертвом море, а я стану вашим опытным и надежным менеджером…

От такой наглости Штерн так растерялся, что лишь молча открывал и закрывал рот. Фригидин же между тем продолжал грезить наяву.

– Я уже все продумал, Борис Львович. «Втормехпошив» я переименую в «Калерию Дмитриевну» – это мою матушку так зовут. Дальше я потребую от секретарши Елены Васильевны, чтобы она со мной жила в первой половине дня, а во второй пусть работает. Так. – Фригидин прикрыл от восторга глаза и уже начал загибать пальцы. – В-третьих, я уволю Тютюнина – он груб и кормил меня сахаром. В смысле закармливал. А еще яйца всякие на работу таскает, а они, может быть, заразные. Так, потом я заставлю Тур-бинова постричься и чтобы от него не воняло перегаром, это в-пятых. А… И еще, пусть уж Елена Васильевна живет со мной не в первой половине дня, а круглосуточно, я же еще вполне молодой мужчина. Вот, пожалуй, и все, Борис Львович. Ну что, согласны уехать в Израиль?

К директору наконец вернулся дар речи.

– Я буду думать, Фригидин. А вам, пока вы еще не стали опытным и надежным менеджером, лучше возвратиться в бухгалтерию,

– Хорошо, Борис Львович, я ухожу, но вообще-то не прощаюсь.

Когда Фригидин наконец удалился, Штерн перевел дух и, указав пальцем на приоткрытую дверь, попросил:

– Сергей, не в службу, а в дружбу, если будет такая возможность – дайте Фригидину в морду.

Больше до самого обеда никаких особенных мехов не предлагали, и на законный перерыв коллектив приемки ушел налегке.

Сделав по бутерброду с маслом, Тютюнин и Кузьмич вышли во двор, где встретили дизайнера Турбинова – трезвого, но полного сил и желания занять денег.

– Давно тебя не видел, – заметил Сергей.

– Я в творческом… поиске, – проскрипел Турбинов и попытался изобразить на пожелтевшем лице улыбку.

– Болеет человек, – словно ни к кому не обращаясь, произнес Кузьмич и вздохнул.

– У меня больше нет денег, – развел руками Серега. – Только восемь рублей на хлеб.

– Мне не нужны деньги. Я на работу пришел, – через силу произнес Турбинов и печально посмотрел в сторону грязных витрин небольшого ларька, где нелегально продавалась русская водка «Кавказ», произведенная по древним рецептам из тормозной жидкости высшего качества.

– Давайте лучше присядем – – в ногах правды нет, – предложил Кузьмич, указывая на поваленный в грозу тополь, отшлифованный клиентами за долгие часы ожидания.

Они присели.

Неугомонный Фригидин выглянул в коридор из бухгалтерии и, поведя чувствительным носом, не обнаружил никакой опасности.

Соблюдая крайнюю осторожность, он выскользнул из своей норы, на цыпочках подошел к двери приемки и тихонько толкнул.

Дверь подалась, а это значило, что ее забыли запереть.

«Ха! Раньше Тютюнин себе такого не позволял. Сразу бы остался без сахара, а теперь возомнил о себе… Возомнил. Что ж, будем карать…»