— Все, уходи. Мне пора на работу.

— Как, уже все? — Его трясло от желания. — Что ты делаешь со мной? Как ты можешь?

— Могу. Я все могу. Я имею право! — Ее властный голос совершенно не соответствовал тому, что она только что делала своими руками, языком, змеиным телом, что позволяла делать с ней ему самому.

— Я не уйду!

— Но я-то ухожу все равно!

— Хорошо, буду ждать здесь, пока ты не вернешься с работы.

— Я не вернусь.

— Значит, до завтра?

— Нет!

Но она позвонила около восьми, Мишель как раз подъезжал к своему дому. Уже была видна крыша. Но он развернулся и понесся на площадь Виктора Гюго.

Будильник засигналил в девять.

— Все. Уходи.

— Как? Только полчаса?

— Все. Это и так слишком для тебя щедро. Убирайся.

Это безумие со встречами до звонка будильника — иногда через два часа, иногда через сорок минут, а как-то даже через пятнадцать — продолжалось несколько дней, пока однажды он не смог явиться мгновенно: ведь невозможно остановить только что начавшееся слушание дела без достаточно убедительной для всех причины.

Мишель опоздал почти на полтора часа. Она рыдала. Раньше он даже не представлял себе, что Эдит способна плакать.

— Лучше бы ты не приезжал совсем! — всхлипывала она. — Не желаю, чтобы ты видел меня в таком виде!

— Что ты, глупышка, я все равно люблю тебя! В любом виде! Я не могу жить без тебя!

Но с того дня все переменилось кардинально. Теперь свидания назначал он, а она подчинялась с собачьей покорностью. Даже когда Мишель заезжал только для того, чтобы сказать, что встреча отменяется. А иногда и вовсе не заезжал и даже не звонил. Она все равно безраздельно принадлежала ему.

Как-то раз Эдит снова попробовала заговорить с ним в том самом тоне жестокой рабовладелицы, но он в отместку не звонил ей недели две, и она больше не возобновляла попыток, отдаваясь ему с той же страстной, изобретательной, покорной дикостью. Впрочем, вполне вероятно, что была и другая причина ее покорности.

— Если ты будешь так вести себя, мы расстанемся, — предупредил он, встретившись с ней после двухнедельной разлуки и вручая Эдит деньги за квартиру.

Кстати, та была уверена, что квартиру оплачивает контора Мишеля, и поэтому не появлялась там в другие часы и дни. А на самом деле ей платил Мишель. Он просто не мог допустить, чтобы по этим потертым коврам и диванам, на которых они занимались сексом с Эдит, ходили и сидели другие люди. Здесь все принадлежало только ему! Все, вместе с Эдит. И не такие уж это и большие деньги, если уметь так, как Мишель, заполнять налоговую декларацию. Понятно, Полин знала, что Эдит сдает квартиру какой-то фирме, но никогда не интересовалась какой. Тем более что Эдит, в соответствии с договором аренды, не имела права этот факт разглашать.

— Я никогда не разведусь с Полин и не женюсь на тебе, — добавил он, потому что Эдит всхлипнула снова.

— А ты хочешь развестись? — Ее глаза мгновенно просохли от слез и загорелись. — Правда?

Это была такая резкая перемена, что он сразу понял: сболтнул лишнего. До чего же все-таки глупы женщины! Неужели она не понимает, что он не идиот, чтобы бросать с таким трудом созданный дом, имидж, репутацию? Тратить сумасшедшие деньги на развод?

— Естественно, — безмятежно произнес он. — Как же иначе? Селестен подрастет, и я разведусь тут же.

— Хочешь, я сама скажу все и ему и Полин? Я давно хочу ей сказать, но как-то не решаюсь.

Только этого не хватало!

— Не стоит, крошка. — Он поцеловал ее заплаканные глаза. — Для вас обоих это будет травмой. А я сумею сделать так, что мы все останемся друзьями. Я же все-таки адвокат и кое-что в дипломатии понимаю.

Больше он старался не разговаривать с ней на эту тему. Да и вообще ни о чем не разговаривать, с головы до пят погружаясь в рафинированное физическое наслаждение. Их хаотичные встречи постепенно вошли в систему: раз в неделю, по средам, с двух до четырех. К пяти он возвращался в офис: в его рабочем еженедельнике эти часы были отведены на посещение библиотеки. Зная пунктуальность мсье Сарди, его секретарь никогда не планировал ничего на это время.

Иногда и не возвращался, а ехал сразу домой. Жена любила эти его ранние приходы, потому что они тут же бежали в спальню и «читали там взрослые книжки», пока Селестен делал уроки. После посещения дамы де ля пляс Мишель испытывал к жене невероятную жажду и нежность. Полин не догадывалась ни о чем! Да и для самого Мишеля существовало как бы две Эдит: одна — не особенно приятная подруга жены, интеллектуалка и мать-одиночка, и вторая — огненная дама де ля пляс.

Причем жена не догадывалась до такой степени, что даже на время своего отсутствия — этих шести бесконечных месяцев в клинике — попросила Эдит «приглядывать» за ним! То была невероятная удача. Естественно, он поупирался для видимости, но в душе ликовал. У них огромный дом. Соблюдая определенные меры предосторожности, они ничем не выдадут себя перед Бернаром и Селестеном.

Но эта психопатка все испортила сама. Зачем-то выдернула его с работы в пятницу — ведь не их же день! — и закатила истерику. Она давно не устраивала ничего подобного тому, что позволила себе в ту пятницу… А эти две недели, которые она провела в их доме? Даже ее очкарик Бернар, и тот проникся сочувствием к Мишелю. Они даже подружились! Кто бы мог подумать, что этот щуплый малявка на поверку окажется толковым, смышленым и так застенчиво попросит:

— Мсье Сарди, можно я тоже буду называть вас папаша Сарди, как все остальные?

Конечно же, он разрешил. Почему бы и нет? Но как отреагировала эта змеища?! Она нарочно прожгла его самую любимую рубашку! Взяла и прожгла. Как будто у него сто любимых рубашек, подаренных любимой женой!

— Женился бы на мне! И получил бы от меня тысячу рубашек в день свадьбы! — крикнула Эдит в ответ на его замечание.

Идиотка, подумал он, неужели она считает, что, если будет орать и жечь его рубашки, ему захочется на ней жениться? Ни разу в жизни Полин не прожгла ни одной вещи, даже когда у них не было электрического утюга. А эта неумеха прожгла откутюрную рубашку паровым утюгом от «Тефаль»!

Даже виолончелистки умеют гладить! Это же просто залюбуешься, когда Мадлен гладит детские пеленочки и поет! Гладит и поет, как будто…

Стоп, стоп, стоп!

Естественно, Мишель приказал остановиться своим мыслям, а вовсе не машине. Машине он прибавил скорости! Конечно, конечно! И истерика Эдит в тот день, и дальнейшие гнусности произошли оттого, что она узнала про Мадлен. Боже мой! Как же он раньше-то не догадался.

Действительно, он отчасти виноват и сам: глупо было заводить интрижку с женщиной из того же дома. Но кто мог предположить, что Эдит и Мадлен знакомы? Если бы не эта восторженная дуреха, Эдит никогда бы не бросила его. А что ему оставалось делать? Жена в больнице. Он не монах в конце-то концов. И у него давно вошло в привычку каждую среду ездить на площадь Виктора Гюго. Почему он должен менять свои привязанности, если психопатка Эдит не желает его видеть? Конечно, в интимных вопросах Мадлен так же далеко до Эдит, как от Земли до Марса. Но, во всяком случае, Мадлен ни разу в жизни не устроила ему сцены. Ну, было разок, тихонечко всплакнула. А с кем не бывает? И ни разу не потребовала от него денег. Напротив: