— Людей на улицах, поди, ещё не будет? Или уже будут? — спросила Пондоги.

— Не будет. Но всё равно пошли быстрее, ладно?

И девушка по просьбе Гымнэ зашагала ещё быстрее.

— Давай ты впереди пойдёшь, а я следом поспевать буду, — предложила Пондоги.

Гымнэ так и сделала: обогнав подругу, она зашагала впереди. А за ней, уставившись в землю, шла Пондоги. Её трясло от холода. Чтобы не думать об этой дрожи, Пондоги завела разговор.

— Сегодня ночью я видела странный сон…

— Не надо сейчас о снах… — прервала её Гымнэ. — Каким бы хорошим он ни был, всё равно не рассказывай.

— Хорошо. Не буду.

Пондоги умолкла и попробовала сосредоточиться на том, чтобы шагать побыстрее.

— Тебе хоть поспать удалось. Я вообще глаз не сомкнула, — проговорила Гымнэ.

— Я тоже только совсем немного.

В деревне длинно прокукарекал петух. Услышав этот далёкий крик, Пондоги загрустила, ей вдруг представилось, будто они навеки изгнаны из деревни.

— Ты слышала петуха?

— Ага.

— Какое-то странное чувство…

— Скажи-ка?

Пондоги немного полегчало от того, что Гымнэ почувствовала то же, что и она.

— Как думаешь, солнце уже взойдёт, когда придём в город? — спросила Пондоги.

— Скорей всего. Может, даже придём уже после того, как рассветёт, — ответила Гымнэ.

— А как выглядел тот врач?

— Очень даже симпатичный. Высокий, круглолицый, кожа белая. Наверно, генерал Ли Сун Син[42]тоже так выглядел. Только вот жалко — прихрамывает он.

— А ты всё-таки смелая! Всё смогла рассказать? — хихикнула Пондоги.

— Ну и намучилась я там — двух слов не могла связать… Но он, похоже, сам обо всём догадался.

Они переходили по каменному мостику, переброшенному через канавку.

— Ты умывалась? — спросила Гымнэ.

— Нет.

— Давай тогда умоемся.

— Здесь?

— Ну ладно, тогда пошли до ручья, там и умоемся!

Гымнэ вдруг остановилась и посмотрела в сторону деревни. Пондоги тоже оглянулась вслед за подругой.

Вдали, сбившись в кучу, чернели тёмные силуэты домов. Окутывающий поле и всё вокруг мрак прокрался и в их сердца.

— Ну и холод. Всё никак дрожать не перестану, — пожаловалась Гымнэ и снова зашагала. Пондоги тоже ещё больше съёжилась и засеменила вслед за подругой.

Долгое время они просто шли, не говоря ни слова. Деревня осталась далеко позади. Вдруг Гымнэ испуганно отдёрнула ногу.

— Ты что? — переполошилась Пондоги.

— Фу, напугалась, — сказала Гымнэ, снимая с ноги кузнечика и отбрасывая его подальше от себя.

Они снова продолжили путь.

— Как думаешь, что они сейчас делают? — спросила Пондоги.

— Что толку думать об этом? — недовольно проворчала Гымнэ. — Ты что, думаешь сейчас о нём?

— Нет, просто вдруг стало интересно, что же они сейчас делают…

— Что им ещё делать, спят себе, конечно… Спят все, как один… И храпят, как свиньи, ни о чём не подозревая… Брось уже думать про них, поняла?

— Хорошо. Просто… ты до этого упомянула генерала Ли Сун Сина, вот я и… — проговорила Пондоги, чувствуя, как в груди что-то сдавило.

— Кто знает? Может, они всё это выдумали — и про Ли Сун Сина и про Са Мён Дана[43], и про Ю Гван Сун[44]?

— И вправду, а вдруг они всё это выдумали, скажи-ка?

— То-то и оно.

— Но всё-таки с ними было так интересно…

Пондоги вспомнился их длинненький красный треугольный флажок. Он всегда был с ними, куда бы они ни ходили. И там, где был такой флажок, Пондоги вместе с остальными учились народным танцам под гармонику и пели хором. А также ходили в лес косить траву, которую потом, хихикая, перемешивали с коровьим навозом, делая компост. Ещё научились играть в игру «Ша-шечка, ша-шечка! И-ди сюда!» и наслушались рассказов про адмирала Ли Сун Сина. Прошлое лето было весьма суматошным — приехали на сельхозработы студенты. Их главной приметой были соломенные шляпы в виде снопа и, как у всех городских, белая-пребелая кожа, правда, вскоре почерневшая на солнце.

Шутки. Смех. Ах, тот весёлый смех! Хлопанье в ладоши. Поздние возвращения в деревню при свете колыхающихся в темноте факелов, сделанных из сосновых смолистых веток и заполонявших собою всю гравийную дорогу. Радостная усталость. Тихий шёпот. О, этот шёпот…

— Ты что, плачешь что ли? — спросила Гымнэ, обернувшись.

— Нет — ответила Пондоги. — Правда, не плакала.

— Идёшь молча, вот я и подумала, что ты плачешь.

Гымнэ снова принялась шагать.

— Тебе всё-таки больше повезло. Ведь вы даже письмами обменивались… — вздохнула Гымнэ.

— А разве ты не получала письма?

— Всего-то одно и было.

Вокруг становилось всё светлее. Пондоги шла и глядела, как покачиваются две косички на голове Гымнэ в такт её шагов. Впереди серебристо заблестела речка. Девушки отошли от деревни уже очень и очень далеко.

— Умоемся, что ли?

— Давай.

Они присели на корточки на камнях, проложенных через речушку. Студёный холод речной воды подобрался к их коленям. Ни одна и ни другая даже и не думали опускать руки в воду. Гымнэ сидела, полностью спрятав руки в рукава, а Пондоги так же как и подруга, сжавшись в комочек, сидела на корточках, обернув руки подолом юбки. Журчанье бегущей воды доносилось до них то громко, то едва слышно, будто издалека.

— Давай кто проиграет в «камень, ножницы, бумага», тот опустит первым руку в воду, — предложила Гымнэ.

— Давай!

Всё так же не вытаскивая руку из рукава, Гымнэ то сжимала, то разжимала ладонь в сторону Пондоги. Пондоги же, приподняв свою правую руку, закутанную в подол юбки, приготовилась к розыгрышу. Она посмотрела на обветренное осунувшееся лицо Гымнэ с посиневшими губами. Она была уверена, что выглядит точно также, как и подруга, и ей вдруг так захотелось увидеть маму, которая, ни о чём не подозревая, спала сейчас дома.