Тем самым разнузданный террор продолжился. Почему, спрашивается, такая дикая реакция на то, что фактически являлось довольно незначительной провокацией? Обычно говорят, что Франциск воспринял листовку, найденную в Амбуазе, как личное оскорбление, однако в это трудно поверить[71]. По правде сказать, у него просто не было выбора. Это сейчас такая провокация кажется не слишком крупной, а в то время дело представлялось совсем иначе. В листовках, написанных жестким оскорбительным языком, нападали на церковь, на таинство евхаристии, на духовенство, а через них на всех королевских подданных – истинных католиков. Франциск не имел права проигнорировать подобные листки или отнестись к ним несерьезно. По всей вероятности, король не инициировал последовавшие гонения, и решение скорее всего исходило от Parlement, однако воздержаться от одобрения такого решения было не в его силах.

Не подлежит никакому сомнению, что после affaire des placards Франция уже никогда (с религиозной точки зрения) не стала прежней. 1 июня 1540 г. король издал указ, известный под названием Эдикт Фонтенбло, в котором заявлялось, что протестантство – это «предательство Бога и человечества» и поэтому заслуживает наказаний в виде мучений, потери имущества, публичного унижения и смерти. С 1541-го по 1544 г. гонениям подверглись шесть парижских продавцов книг – одного пытали, из них двоих отправили на костер. В 1542 г. Сорбонна приступила к составлению первого списка запрещенных книг. Впредь протестантизм следовало считать серьезной угрозой государству, французские католики чувствовали себя в осаде, и в воздухе запахло религиозными войнами. Самые страшные злодеяния произошли в маленьком городке Мерендоль в Воклюзе. На этот раз жертвами стали не протестанты, а вальденсы, приверженцы существующего и поныне христианского движения древнего происхождения, которые, несмотря на ряд доктринальных различий, приняли протестантскую Реформацию. Каким-то образом они привлекли в себе внимание властей Парижа, и в итоге 18 ноября 1541 г. Parlement издал эдикт Arrêt de Mérindol («Остановить Мерендоль»), фактически смертный приговор всему Мерендолю. В течение последующих четырех лет было подано несколько апелляций, но безуспешно, и в 1545 г. к городу подошла армия в 2000 человек. Солдаты не проявляли милосердия: разрушили не только сам городок, но и две дюжины окрестных деревень, где жили вальденсы. Тысячи человек погибли, еще больше людей потеряли дома, а сотни крепких мужчин были отправлены на галеры. Когда операция закончилась, и Франциск, и папа Павел высказались о ней с одобрением, причем папа даже зашел настолько далеко, что наградил президента парламента Прованса, на котором лежала основная ответственность за злодеяния в Мерендоле.

В 1542 г. султан Сулейман готовился к новой военной экспедиции в Центральную Европу. Не нуждаясь во флоте, он предложил Франциску предстоящим летом воспользоваться его кораблями для совместных операций против Священной Римской империи. Около ста двадцати судов вышли из Стамбула в апреле 1543 г. и опустошили побережья Италии и Сицилии, по просьбе французского короля тщательно избегая Папскую область. В Гаэте адмирал султана, бывший сарацинский корсар Хайреддин Барбаросса (уже шестидесяти лет, но явно чувствовавший себя гораздо моложе) женился на восемнадцатилетней дочери губернатора: девушка, говорят, была поразительной красоты. Страсть к ней, по всеобщему мнению, ускорила смерть моряка – но, как многие подчеркивали тогда, это самый прекрасный способ умереть. После нескольких недель энергичных грабежей и разбоя флот наконец прибыл в Марсель, где его ожидал великолепный прием. Барбаросса, роскошно одетый и украшенный драгоценностями, был принят двадцатитрехлетним Франсуа де Бурбоном, графом Энгиенским, который преподнес адмиралу массу бесценных подарков, в том числе серебряный меч чести. Взамен граф от имени короля получил небольшую конюшню изумительных арабских скакунов в роскошной экипировке.

Вот, если требуется, прекрасная иллюстрация важности, которую Франция придавала своей дружбе с турками, однако закончились эти празднества плохо. Барбаросса рассчитывал обсудить планы предстоящей кампании против императора Карла V, но вскоре обнаружил, что французы, несмотря на все обещания и официальные соглашения, фактически даже не приступали к серьезной подготовке к войне. Французские корабли были совсем не готовы к военным действиям, некоторые стояли даже без запасов провианта. Правила дипломатического этикета были сразу отброшены: Барбаросса потерял всякое самообладание. «Он покраснел от гнева, – писал очевидец, – рвал бороду в ярости, что проделал столь долгий путь с таким огромным флотом, когда его заранее обрекли на бездействие». Новости немедленно доложили Франциску – король сделал все, что было в его силах, чтобы успокоить адмирала, приказал, не откладывая, обеспечить продовольствием несколько турецких кораблей, а также собственные, но и после этого оставались серьезные разногласия по поводу плана совместных действий. Барбаросса предвкушал прямой удар по императорским силам в Испании, а для Франциска такая операция была абсолютно невозможной: на его голову полились бы упреки всего христианского мира. Король Франции предложил ударить по Ницце, которой в то время правил стойкий приверженец империи герцог Савойский. Такого рода кампания никак не соответствовала надеждам Барбароссы, однако другого, как он понял, не получится. С большой неохотой ему пришлось согласиться.

Если осаду в августе 1543 г. еще хоть как-то помнят в Ницце, то всецело благодаря отваге одной жительницы города. На рассвете 15 августа артиллерийский огонь с галер Барбароссы проломил брешь в городской стене рядом с одной из главных башен. В пролом повалили французы и турки, а турецкий знаменосец уже изготовился водрузить на башню свой флаг, когда местная прачка – ее звали Катрин Сегюран – выхватила стяг из его руки и с горсткой храбрецов, которых она собрала себе на подмогу, возглавила яростную контратаку. Захватчиков отбили, положив на месте три сотни человек. Ниццу спасли, но лишь на время, потому что при всем ее героизме Катрин лишь отсрочила неизбежное[72]. Всего через неделю, 22 августа, губернатор города официально объявил о капитуляции. Предпринимая этот шаг, он имел право (и, несомненно, рассчитывал) получить достойные условия, однако за два следующих дня Ниццу разграбили и сожгли дотла. Естественно, обвиняли турок, но на самом деле ответственность явно лежала на французах. Так, по крайней мере, думал маркиз де ла Вьевиль, диктовавший свои мемуары незадолго до собственной смерти в 1571 г: «Город Ницца был разграблен и сожжен, но за это нельзя винить ни Барбароссу, ни сарацин… Ответственность за бесчинство возложили на бедного Барбароссу, чтобы защитить достоинство и репутацию Франции, и, конечно, самого христианства».