Нынешним президентом четыреста восемнадцатого профсоюза водителей и грузчиков был человек по имени Джозеф Д. Диселло. Он обладал явными преимуществами в том смысле, что был священником и при этом итальянцем. Большинство членов профсоюза на оптовом овощном рынке в Бронксе были итальянцами, и если бы даже половина итальянцев проголосовала за Диселло, Джимми Морана, можно сказать, отхлестали бы как паршивого пса, и он это очень хорошо понимал. Однако Джимми все же верил, что у него есть шанс победить на выборах. Почему? Потому что Джозеф Диселло был, фактически, идиот и к тому же взяточник. Словом, бесполезное дерьмо.

Диселло водил большущий «бонвиль» и в последние шесть лет интересы работяг защищал не слишком рьяно. Он уже почти не появлялся на оптовом овощном рынке в Бронксе, а когда появлялся, всегда привозил с собой какую-нибудь проститутку, которую подбирал где-нибудь у ворот. Обычно китаянку. Диселло обращался к какому-нибудь измотанному грузчику:

– Эй, парень! Как тебе моя новая жена? Тебе нравится моя жена?

И грузчик, как правило, отвечал:

– Конечно, босс.

Тогда Диселло смеялся над бедным парнем. Даже китайская проститутка смеялась над бедным парнем. Поэтому, а также еще по многим причинам людей уже просто-таки тошнило от Джозефа Д. Диселло.

Джимми Морана, с другой стороны, многие любили. Немногочисленные ирландцы, оставшиеся работать на рынке, проголосовали бы за него не задумываясь, да и с большинством итальянцев Джимми тоже очень неплохо ладил. У него не было никаких проблем с итальянцами. С португальцами у него проблем тоже не было, и он вовсе не считал их, как другие, прирожденными воришками. У него также не было проблем с чернокожими (в отличие от этого гада, расиста Диселло), и к нему неплохо относились латиноамериканцы. За прошедшие годы Джимми на рынке кем только не работал, но не так давно его снова наняли грузчиком, а это означало, что работал он по большей части с доминиканцами и пуэрториканцами. На взгляд Джимми Морана, все они были ребята вежливые и любители повеселиться.

Джимми полагал, что когда дело дойдет до голосования мексиканцев, то и тут особых загвоздок не предвидится. Мексиканцы постарше вспомнят, что много лет назад Джимми Моран выполнял чисто мексиканскую работу – сортировал и упаковывал перец. (И не сладкий итальянский, между прочим, а термоядерный испанский – джалапеньо, побланос, кайенский, чили, жгучий ямайский – короче, это были те самые зверские сорта перца, с которыми умели правильно обращаться только мексиканцы, потому что, если человек не знал, что делает, он мог по-настоящему обжечься. Если сок какого-то из этих перцев попадал человеку в глаз, чувство у него было такое, словно ему в глаз хорошенько кулаком врезали.) В принципе, работать с перцем было не так уж утомительно, но это была работа не для белого человека, и Джимми Моран с ней давным-давно расстался. Но у него все еще сохранились хорошие отношения с мексиканцами постарше, да и с молодыми тоже.

Что касается корейцев, с ними Джимми особо не общался. Да и все остальные тоже, но это на самом деле большого значения не имело. Потому что Джозефа Диселло тоже нельзя было назвать большим другом корейцев, и все такое. Корейцы вообще были ребята странные. Про них, короче говоря, можно было забыть. У корейцев на оптовом овощном рынке в Бронксе был свой базарчик, и торговали они исключительно со своими сородичами. Друг с другом они переговаривались по-корейски и к тому же не состояли в профсоюзе.

Было у Джимми Морана, так сказать, и еще одно очко в его пользу. Он был настоящим членом профсоюза, не то что какой-то выскочка, сынок местного гангстера Диселло. Он даже родился не в Нью-Йорке. Родом он был из Виргинии и вырос среди шахтеров – рабочего люда, добрых христиан. В Виргинии, когда Джимми было всего десять лет, он видел, как его дед во время забастовки рабочих перевернул грузовик с углем, принадлежавший угледобывающей компании, и разрядил винтовку в двигатель. Его дядю убили детективы, нанятые компанией, а еще один его дядя умер от силикоза. Его предки бастовали против компании «US Steel». Так что Джимми Моран был самым что ни на есть настоящим рабочим человеком, каким Джозефу Д. Диселло, к примеру, не дано было стать, проживи он свою гнилую жизнь хоть тысячу раз.

О том, чтобы выдвинуть свою кандидатуру на пост председателя профсоюза, Джимми Моран размышлял всего один вечер. Прошло четыре месяца после операции на позвоночнике. Он подумал о всех плюсах и минусах начала избирательной кампании – первой в его жизни. Конечно, Джина бы эту идею не одобрила, но спина у Джимми больше не болела, он стал владельцем красавца «крайслера» выпуска тысяча девятьсот пятьдесят шестого года и чувствовал себя преотлично. Он не видел ни единой причины, почему бы ему – человеку с долгим рабочим стажем, порядочному, сменившему на рынке так много разных работ, – не стать председателем профсоюза.

И все же он поразмышлял один вечерок о своей кандидатуре, а проснувшись на следующее утро, решился. Слабо сказать – «решился». Он был просто-таки твердо убежден в своей правоте. Это было потрясающее чувство. Это было все равно что проснуться рядом с любимой.

Так что Джимми Моран вернулся на оптовый овощной рынок в Бронксе всего через четыре месяца после операции. План у него был таков: несколько дней посвятить избирательной кампании, а затем официально выйти на работу. Он приехал на рынок спустя несколько часов после полуночи, в то время когда к рынку на загрузку съезжались доставочные фуры. Въехав в главные ворота, Джимми остановился поболтать с Бахиз, арабской женщиной, которая проверяла у водителей идентификационные карточки. Бахиз была весьма недурна собой, поэтому с ней все заигрывали. Кроме того, она была единственной женщиной, работавшей на рынке, – по крайней мере, за двадцать пять лет без малого Джимми здесь других женщин не замечал.

– Бахиз! – сказал Джимми. – Кто тебя выпустил из гарема?

– О господи! Это Джимми. Что, уже на работу? От звонка до звонка? – спросила жующая резинку Бахиз.

– От звонка? До звонка? Уж больно это похоже на «грыжу позвонка». Ты такого при мне не говори, радость моя. Как тебе моя новая машина?

– Очень красивая.

– Угадай, какого года.

– Не знаю.

– Ну попробуй угадать.

– Не знаю. Тысяча девятьсот шестьдесят восьмого?

– Смеешься?

– А какого? Шестьдесят шестого, что ли? Откуда мне знать?

– Бахиз! Пятьдесят шестого! Пятьдесят шестого, Бахиз!

– Ой, правда?

– Глаза разуй хоть разок, Бахиз.

– Ну откуда мне знать? Я твою машину и не вижу почти – темнотища еще.

– А женщинам она очень нравится, моя радость. Я тебя как-нибудь покатаю. Ты бы мне не отказывала столько лет, если бы я раньше водил такую шикарную машину, правда, Бахиз?

– Ой, Джимми. Ну тебя к чертям.

– Здорова ты ругаться, Бахиз. Слушай-ка, не угостишь парочкой фиников?

Иногда у Бахиз бывали потрясающие финики. Те сушеные финики, которых было полным-полно на оптовом овощном рынке в Бронксе, большей частью привозили из Калифорнии. Но, отведав фиников Бахиз, Джимми Моран уже не мог в рот взять ни одного калифорнийского финика. Некоторые из лучших павильонов на рынке закупали импортные испанские финики, и они были очень вкусные, но дорогие. Кроме того, испанские финики поступали на рынок в коробках, обтянутых пластиком, и в эти коробки нельзя было залезть и стащить горсточку-другую на пробу.