– Простите, что побеспокоил вас.

Он расправил плащ и хотел было надеть его.

– Я хотела сказать, что, если вы хотите поговорить со мной, вам придется войти, – пояснила Бабетта.

– Я не могу, я не собирался…

Но она уже шагнула назад, в маленькую комнатку с тусклым освещением, и придержала дверь, чтобы он мог войти. Мой дед переступил порог, а когда Бабетта закрыла дверь, он прижался к двери спиной, стараясь занять как можно меньше места. Бабетта придвинула к умывальнику старенький фортепианный стул и посмотрела на себя в серебряное зеркальце на длинной ручке. Она включила воду, дождалась, пока пойдет горячая, намочила два пальца и поправила выбившуюся прядь за ухом. Затем она взглянула на моего деда через плечо:

– Может быть, теперь вы мне скажете, что вам нужно.

– Я хотел нарисовать вас.

– Но вы же говорите, что вы плохой художник.

– Да.

– Вам не следует так говорить, – сказала Бабетта. – Если вы хотите добиться успеха и кем-то стать, вы должны говорить людям, что вы хороший художник.

– Я не могу так говорить, – покачал головой мой дед. – Это не так.

– Но ведь это так просто – говорить, что вы хороший художник. Ну, давайте скажите так… Скажите: «Я хороший художник». Давайте.

– Не могу, – сказал мой дед. – Это неправда.

Бабетта взяла карандаш для подводки бровей с края раковины и бросила ему.

– Нарисуйте что-нибудь, – сказала она.

– Где?

– Где хотите. На этой стене, на той – где угодно. Мне все равно.

Он растерялся.

– Давайте же, – сказала Бабетта. – Эта каморка хуже не станет, так что не переживайте.

Мой дед нашел место рядом с умывальником, где побелка не так сильно облупилась и стена была не так сильно исписана. Он начал медленно рисовать руку, держащую вилку. Бабетта стояла у него за спиной, наклонившись и глядя на стену через его плечо.

– Мне не очень удобно здесь рисовать, – сказал мой дед, но Бабетта промолчала, поэтому он продолжал рисовать. Он пририсовал мужское предплечье и наручные часы. – Получается размазано, потому что карандаш такой мягкий, – проговорил он извиняющимся тоном, а Бабетта сказала:

– Хватит болтать. Заканчивайте свой рисунок.

– Он закончен. – Мой дед сделал шаг назад. – Он уже закончен.

Бабетта посмотрел на него и перевела взгляд на карандашный набросок.

– Но ведь это всего-навсего рука, – сказала она. – Ни лица, ни человека.

– Понимаете, я плохой художник. Я вам сразу сказал, что никуда не гожусь.

– Ну нет, – решительно возразила Бабетта. – Я думаю, что вы очень даже хороший художник. По-моему, просто замечательная рука и вилка. Глядя на этот рисунок, я готова позволить вам нарисовать мой портрет. Просто очень странно рисовать на стене, правда?

– Не знаю, – признался мой дед. – Я никогда прежде не рисовал на стене.

– В общем, это хороший рисунок, – объявила Бабетта. – Я считаю вас отличным художником.

– Благодарю вас.

– А теперь вы должны сказать мне, что я хорошая певица.

– Но это так и есть! – воскликнул мой дед. – Вы просто прекрасны!

– Как это любезно с вашей стороны, – мило улыбнувшись, сказала Бабетта. – Но на самом деле это не так. В таких местах хороших певиц не бывает. Танцовщицы неплохие есть, но я плохая танцовщица и ужасная певица.

Мой дед не знал, что на это сказать, но Бабетта смотрела на него так, словно ждала от него каких-то слов, поэтому он спросил:

– Как вас зовут?

– Бабетта, – ответила она и добавила: – И между прочим, когда девушка себя критикует, вы должны из кожи вон вылезти, чтобы ей возразить.

– Простите, – смущенно проговорил мой дед. – Я не знал.

Бабетта снова посмотрелась в зеркальце.

– Значит, вы хотите нарисовать только мою руку? – спросила она. – Но у меня здесь нет вилки.

– Нет-нет, – возразил мой дед. – Я хочу нарисовать вас целиком, на черном фоне, и чтобы вокруг вас все были в черном. И еще будет белый свет, и вы посередине… – он поднял руки и очертил ими воображаемую раму, – посередине, в зеленом и красном. – Он опустил руки. – Видели бы вы сами этот зеленый и красный цвет.

– Значит, вам нравится только мое платье, – сказала Бабетта. – Только платье и волосы.

«И еще руки», – подумал мой дед, но вслух не сказал. Он только кивнул.

– Но все это на самом деле не я, – сказала Бабетта. – Даже волосы у меня фальшивые.

– Фальшивые?

– Да. Фальшивые. Крашеные. Пожалуйста, не надо так удивляться. Ну правда же, наверняка вы раньше не видели волос такого цвета.

– Нет! – вскричал мой дед. – Никогда не видел. Мне кажется, это просто замечательно, что вы можете сделать, чтобы ваши волосы были такого цвета. Я думал об этом, но, конечно, мне и в голову не пришло, что у вас волосы крашеные. Похоже, на свете так много цветов, которых я никогда не видел… Можно мне потрогать ваши волосы?

– Нет, – отказалась Бабетта. Она взяла с умывальника расческу, вытянула из ее зубьев один рыжий волосок и протянула моему деду. – Вот, возьмите. Я вас слишком мало знаю, чтобы позволить вам хватать меня за голову.

Мой дед поднес волосок к свету, прижал к электрической лампочке и сосредоточенно сдвинул брови.

– Он с одного конца каштановый, – сказал он.

– Значит, волосы отросли, – объяснила Бабетта.

– Ваши настоящие волосы?

– Волосы у меня все настоящие. Просто каштановый – это мой настоящий цвет.

– Совсем как у меня, – удивленно проговорил мой дед. – Но я бы ни за что так не подумал, когда увидел вас на сцене. То есть даже представить невозможно, что у нас с вами волосы одинакового цвета. Разве это не замечательно?

Бабетта пожала плечами:

– Я бы не сказала, что это замечательно. Я к своим волосам привыкла.

– Да, конечно, я понимаю.

– Вы ведь не из Нью-Йорка, да? – спросила Бабетта.

– Из Нью-Йорка, – ответил мой дед. – Я здесь прожил всю жизнь.

– А вот ведете вы себя, будто вы не отсюда. Вы себя ведете, будто маленький мальчик из деревни. Вы только не обижайтесь. Это не так плохо.

– А я думаю, это очень плохо. Это просто ужасно. Это из-за того, что я мало говорю с другими людьми.

– Чем же вы тогда весь день занимаетесь?

– Иногда я работаю в типографии. Я живу с моей двоюродной бабушкой.

– И она очень старая, – заключила Бабетта.

– Да. И выжила из ума. Теперь она ничего не помнит, кроме названий цветов и имен девушек.