А у Манал уже не хватало сил кричать, и она прижимала к себе дочку там, у тандыра, и, замерев, сжавшись, следила за приближением Сарсенгали.

Батыр бросился на помощь — обхватил Сарсенгали за ноги, и тот затоптался, выругался. Хотел стряхнуть мальчишку, но не удалось.

— Не стрелять! Не стрелять! — крикнул старшина. Он снова был в седле.

Сарсенгали наклонился, притянул к себе Батыра, словно обнял, и мальчик сполз на землю. Мать, забыв обо всем, побежала на убийцу. Сарсенгали отступил немного в сторону и коротко замахнулся прикладом.

Жаныл, прижав дочку, бежала по вязкому песку — неизвестно куда. Ее настиг нож, брошенный сильной, меткой рукой. Она со всего маху распласталась на песке. Ее девочка барахталась рядом, хотела подняться — и не могла.

Возле Жаныл остановился конь, старшина спрыгнул, и пока конь беспокойно перебирал ногами и косил бешеным глазом, захлебнулся и смолк детский плач.

Старшина несколько раз воткнул нож в песок и легко вскочил в седло. По дороге к юртам он на всякий случай обернулся — удостовериться, все ли в порядке.

Женщина была неподвижна и девочка тоже.

Тягостную тишину нарушил протяжный скрип — на колодце провернулся блок. Обе верблюдицы — на всю длину каната — отправились за верблюжатами, которые отбежали в сторону.

Старшина и Сарсенгали за изгородью наскоро свежевали овец, тут нее, в загоне, на них безумными, остановившимися глазами смотрел козел-вожак.

— Не повезло… У-у, шайтан, не повезло… — цедил сквозь зубы старшина.

Сарсенгали, не отрываясь от дела, предложил:

— Жеке… Может, я останусь, подожду его?

— Е-е. А мы тебя будем дожидаться. Пусть думают — бандиты напали, которые от войны скрываются в песках. Тут атан был. А его нигде не видно. Этот щенок отправился атана искать. День может ходить, два может ходить. Сразу надо было, в ту же ночь. Начальник не хотел, чтобы все наши про это знали. Как будто можно скрыть…

Он вынул нож и двинулся к остальным овцам, которые испуганно жались у плетеной стены.

Потом возле неостывшего тандыра Сарсенгали завернул в ситцевую скатерку теплые лепешки, которые испекла Манал.

Старшина в юрте ворошил скарб в сундуке.

Взял он только пачку пятидесятирублевок — Абдрахман отложил деньги для поездки в райцентр. Из неисписанной ученической тетради выпало сложенное треугольником письмо Джилкибая.

Когда старшина вышел, Сарсенгали уже навьючил туши баранов на рыжего жеребца, Рахыш, мотая головой, беспрестанно оборачиваясь, вынужден был последовать за Сарсенгали.

Конские копыта погружались в песок, и усилившийся ветер тут же заметал следы.

В опустевшем Каркыне ветер мел песок и хлопал дверью большой юрты. Дверь некому было притворить.

В пыльной пелене солнце казалось тусклым.

Во второй юрте, некогда служившей счастью молодоженов, тикали ходики, подвешенные к деревянной стенной решетке. Но и они умолкли, когда наступила ночь.

К утру ветер улегся.

Солнце встало над пустыней — так, будто не было войны, не было этого враз опустевшего стойбища, не было холодного, безжизненного очага возле двух юрт.

Этому солнцу, этому тихому, ясному утру радовался Алибай — верхом на верблюде, с ружьем за плечами, он приближался к дому, к Каркыну. Он бормотал только что сложенную песню:

— Старый атан, хитрый атан, ты от меня не скроешься, даже если бы вздумал кинуться в черную пасть моря…

Вдали уже виднелся колодец.

Но вдруг — спереди и справа — что-то привлекло его внимание. И Алибай мгновенно соскользнул с верблюда, не дав ему времени опуститься на колени, и побежал.

Остановился. Густо запорошенные песком, перед ним лежали Жаныл и ее дочка.

Алибай помотал головой, чтобы избавиться от дьявольского наваждения. Не веря глазам, он наклонился и потрогал Жаныл за плечо. И тут же бросился к юртам.

Атан постоял и пошел за ним.

Алибай поверил всему и больше не отгонял наваждение, когда увидел Манал с детьми.

— Отец не вынесет такого горя, — произнес он вслух, но испугался своего голоса и шепотом добавил: — Что я скажу отцу, когда он вернется из Еке-Утуна?

Он не сразу услышал какой-то посторонний звук. Но заревела и вторая верблюдица, требуя, чтобы ее освободили от веревки, и Алибай поднял голову.

Он не помнил, как попал к колодцу. Только что сидел у очага на песке — и сразу очутился у насыпи.

Лицо у Абдрахмана было торжественное, как в те минуты, когда он обращался к богу, которому верил, или когда думал о судьбе сыновей на далекой от дома войне.

Алибай — словно и в него всадили нож — беззвучно упал рядом с отцом и долго лежал без движения. И вскочил Алибай так же стремительно, как упал, и бросился обратно к юртам.

Здесь он вздрогнул и попятился.

На песке — возле Манал — сидела и смотрела на него ее дочка. Первый порыв был — прижать ее к себе и не отпускать Айжан, кроме которой никого больше не осталось у Алибая на целом свете.

Но он сдержался. Он спокойно подошел к ней, так и не поняв, узнала его Айжан или нет.

— Айжан, вставай… Пойдем, Айжан.

Она безропотно дала увести себя в юрту. От хлеба и молока молча отказалась. Алибай уложил ее в люльку и укачивал, пока она то ли заснула, то ли забылась. Тогда он осторожно вышел, взял лопату и бегом направился к ближайшему бархану.

Пять могильных холмиков появились на склоне. И, даже не зная, одного взгляда было достаточно, чтобы понять, как положил своих близких Алибай. Два холма побольше — отец и Манал, потом один маленький — ее сын Батыр, снова холм побольше — Жаныл, и снова маленький холмик — ее дочка.

Алибай вернулся к юртам — теперь медленно, еле волоча ноги по песку.

Лицом он сейчас был похож на отца. При входе зацепился за притолоку ружейным стволом и понял, что так и не снял ружье. Он положил его на кошму рядом с собой.

Айжан еще спала.

Его взгляд упал на опустившуюся до отказа гирю. Он подтянул ее, и часы снова принялись отсчитывать время. Их тиканье сопровождало его, когда он заменял патроны в обоих стволах — вынул дробовые и вставил заряженные жаканом.

На прощанье Алибай зашел в большую юрту. Он не пошевельнул рукой, чтобы навести тут порядок. Только поднял с пола письмо Джилкибая и спрятал под шапку.

Надо было еще отвязать верблюдиц, чтобы они могли спокойно пастись, пока он будет отсутствовать.

Алибай сказал самому себе:

— Ветер… Большой ветер… Если бы ночью не было ветра, я бы по следам узнал, кто сделал. Диверсан… А кто из них диверсан?

Сонная Айжан обхватила его руками за шею, и Алибай поднял ее, вынес наружу и уложил в широкую переметную