Это-то и останавливало Рагнара. Слава конунга, разграбившего Париж, ему бы не помешала, но не «слава» того, кто попусту оставил под стенами французской столицы половину воинов.

Вот в такой сложный период времени я и предстал пред светлы, аки студеная вода фьорда, очи Рагнара-конунга.

* * *

— Похож! Очень похож, не отличить!

Благородный Жерар, сын графа Бернара, вассала короля Аквитанского Пипина Пипиновича, глядел на меня с явным одобрением.

Я на него — тоже. Заматерел и окреп наш графенок. Даже по-моему в плечах раздался. Рожа обветрилась, кудри свалялись в войлок. Натуральный викинг. Вот только болтать по нашему так и не научился. Но я по-франкски уже более-менее понимаю. Вот с произношением — хуже.

Жофруа де Мот. Так зовут моего двойника.

Он — беллаторе, то бишь, личный телохранитель и доверенное лицо короля Карла Лысого. Наш ключик к воротам Парижа. То есть не он, а я.

По креативному замыслу Рагнара (конунги ничего не забывают), я должен сначала сам проникнуть в город под видом этого самого Жофруа, а затем обеспечить проникновение норманов внутрь. То есть — открыть ворота. Хотя это — программа-максимум. А минимум — постараться выяснить настроение противника, его планы и чаяния. Беллаторе — лицо, приближенное к монарху. Отличное место для шпиона. Однако моего внешнего сходства с Жофруа де Мотом, из-за которого я в свое время едва не угодил в лапы Иваровых палачей, для полноценной «работы под прикрытием» было недостаточно. Имелся ряд серьезных проблем.

Первая — мой французский. С грехом пополам я мог понять, что мне говорят. Однако стоило мне самому открыть рот, как мое иностранное происхождение становилось очевидно.

Вторая проблема: я довольно хреново умел драться верхом.

Рубить и колоть на скаку — это отдельное искусство. И беллаторе должен был владеть им безукоризненно.

И наконец третья проблема: чтобы меня приняли за старину Жофруа, надо чтоб настоящего де Мота в этот момент в Париже не было. А он — был.

Ну, последний вопрос решать не мне, а вот уроки конного боя освоить — это моя непосредственная задача.

Учителя у меня были неплохие. Жерар Бернарович, один из лучших аквитанских турнирных бойцов, его пацаны, продвинутые в боевом конном спорте шевалье, и наконец пастырь-наставник юного Жерара Жирард де Кипри, вполне соответствующий своему имени[9].

Верховая езда — одно из главных умений, необходимых шевалье. Без овладения этим искусством нечего и думать соваться в логово Карла. Причем не просто езда, в целый спектр навыков, включающий вольтижировку (в доспехах!), безупречную выезду, конкур и другие полезные умения, которых у меня не было и овладеть которыми за считанные дни не представлялось возможным. В том числе и потому, что в базе подразумевалась идеальная связка «конь-всадник», а у меня с моим трофейным жеребчиком такого взаимопонимания не было. Так что длинным копьем я ухитрялся попадать в цель лишь два раза из пяти, хотя цель была очень даже немаленькая. Копье-всадник-конь — единая система. Как танк. Попробуй-ка навестись на цель, когда механик-водитель поворачивать не умеет, а система управления огнем не предусмотрена.

Словом, очень скоро моим учителям стало ясно, что для ристалища я не годен. Во всяком случае без нескольких месяцев интенсивных упражнений.

Единственное, чему я мог более-менее научиться, это рубить с седла. Но и тут до мастера мне было — как до неба. Чтоб меня это удивляло! Истинные шевалье готовятся с шести-семилетнего возраста.

Одно утешало мое самолюбие: в пешем строю я стоил намного больше. И молодой Жерар и матерый Жирард в подметки мне не годились. Впрочем, как и большинству викингов. А толку?

Выход нашел Жирард де Кипри. Вспомнил, что один из его друзей как-то получил травму спины, которая не мешала ходить пешком, но вызывала изрядную боль при верховой езде. В этой очень удобной для меня болезни я с легкостью опознал радикулит. Бинго! Теперь оставалось только изыскать подходящий способ скрыть мой чудовищный акцент.

За всеми этими хлопотами я совсем позабыл о своем ученике.

Но он, дерзкий, напомнил о себе сам.

— Ульф, у меня есть к тебе разговор! — заявил мне ученик, появившись на тренировочной площадке.

— Срочный? — У меня не было ни малейшего желания останавливать тренинг. — Может быть вечером?

— Вечером ты будешь учить франкский с отцом Бернаром. А потом — спать.

Ну да, чистая правда.

— Ладно, говори.

— Нет, давай отойдем, — предложил Скиди, покосившись на кучку Жераровых аквитанцев.

Какой-то у парня напряг… Ладно, можно и отойти.

Мы удалились под сень деревьев. Судя по запаху дерьма, не мы не первые здесь уединялись.

Но Скиди на вонь было наплевать. Он сразу взял быка за рога.

— Ульф Вогенсон, что значит для тебя Орабель?

— А тебе что за дело? — вежливо поинтересовался я.

— Она — твоя наложница?

Я едва удержался от того, чтобы послать любопытного юнца в пешее сексуальное. Удержало только чрезвычайно серьезное выражение на физиономии Скиди. И запах дерьма, который мало сочетался с пылкими чувствами.

— В чем дело, Скиди? — холодно произнес я. — По делу говори.

— Хочу у тебя ее выкупить, — объявил мой ученик. — Отдам всё, что у меня есть.

Так, это уже совсем серьёзно. «Всё, что есть» — это немалый куш. Скиди — мой ученик, но при этом — полноценный хирдман. Одна доля в общей добыче. А учитывая, сколько всего мы нагребли во Франции… За такие деньжищи можно столько наложниц накупить… На драккар не поместятся. Тем более товар этот сейчас в избытке.

Но почему он спрашивает у меня? Орабель — свободная девушка…

Блин! Я опять мыслю критериями двадцать первого века. Я ее спас. Я привел ее в наше суровое мужское общество. И оставил в нем. А в каком еще качестве викинг может держать при себе взятую на поле боя девушку, кроме как в качестве наложницы.

Я задумался. Орабель — девочка хорошенькая. И картинка ее белой попочки, продемонстрированной мне в баронском замке, неплохо отпечаталась в моей памяти. Не скажу, чтобы у меня ни разу не возникало мысли повалять ее на травке… Что меня останавливало? Да именно то, что в здешнем обществе и объявляло ее моей наложницей. Ответственность. В моем понимании взять девчонку под покровительство, а потом воспользоваться ее зависимостью просто гнусно. Если бы она сама выразила желание… Но ведь не выразила. Случай в баронском замке — не в счет, раз больше ничего подобного не повторялось.