— Профессиональные сукины дети, — объяснил он Аркадию. — Я — человек дела из Гаваны. Мы презираем полицию, потому что все они — деревенщина, а они ненавидят нас. Это война.

— Понимаю.

Некоторые дома были испанскими замками, сложенными из розового известняка, офисные здания демонстрировали жалюзи, которые расщепляли солнечный свет. Пока Аркадий высматривал Луну, Эрасмо комментировал каждый проезжающий автомобиль:

— «Шеви Styleline» 50 года, «бьюик Roadmaster» 52 года, «плимут Savoy» 58 года, «кадиллак Fleetwood» 57-го. Тебе повезло, что ты можешь их увидеть.

Еще он заставлял Аркадия притормаживать около каждой голосующей девчонки. В своих ярких велосипедных шортах с лайкрой, открытых топах, с заколками в волосах каждая из них напоминала Мадонну… Певицу, не Божью Матерь.

— Разве девушкам небезопасно голосовать на дороге? — спросил Аркадий. — В Москве на это осмеливались только проститутки и пуленепробиваемые старухи.

— Если нет автобусов, женщинам приходится искать другие пути, чтобы добраться. Кроме того, кубинские мужчины хоть и мачо, но с чувством достоинства. — Все девушки были с сильно развитыми женскими формами, оголенными животами и выставляли большие пальцы явно для евнухов. Эрасмо заприметил голосующую девушку в ярко-оранжевых шортах и топе.

— Когда ты видишь такую девчонку, надо хотя бы бибикнуть.

— И что, Приблуда бибикал?

— Нет. Русские ничего не понимают в женщинах.

— Вы, правда, так думаете?

— Опиши мне женщину.

— Образованная, с чувством юмора, артистичная.

— Это твоя бабушка? Я имею в виду женщину. Возьмем, к примеру, таких, как здесь. Criolla — испанский тип, очень белая. Как балерина Исабель. Negra — африканка, черная, может быть очень неприступной и очень сексуальной. В середине mulata — карамельный цвет кожи, мягкой, как какао, с глазами, как у газели. В общем, как твоя подружка — полицейский детектив.

— Вы ее видели?..

— Я ее заметил.

— Почему мужчины всегда описывают женщин гастрономическими терминами?

— А почему нет? И, наконец, самое лакомое для кубинца — china, это mulata с небольшим намеком на китайскую экзотику. А теперь ты опиши женщину.

— Нож в сердце…

Они немного проехали молча.

— Неплохое описание, — наконец сказал Эрасмо.

— Когда ты разговаривал со мной на улице, назвал меня bolo. Что это значит?

— Кегельбанный шар. Так мы называем русских. Bolos.

— За наше?..

— За вашу природную грацию. — Эрасмо ухмыльнулся.

У механика было широкое, грубо слепленное лицо, огромные плечи. Аркадий осознал, что не лишись он ног, он был бы Геркулесом.

— Говоря о китайцах, есть ли в Гаване какие-нибудь события по четвергам, на которые собираются китайцы?

— В Гаване? Этот город не для них, мой друг.

«Лучше не скажешь», — подумал Аркадий.

Они миновали крутые подъемы, с которых открывалась панорама, отличающаяся назойливой красотой почтовых открыток, пока Малекон не поглотил туннель. Когда они вынырнули на Мирамаре, Эрасмо указал Аркадию путь вдоль береговой линии на скучную, выжженную солнцем улицу, громко называвшуюся Первой Авеню. Они проехали отель «Сьерра Маэстра», в котором Аркадий разговаривал с фотографом Мостовым. Эрасмо указал на кинотеатр под вывеской Teatro Karl Marx, который раньше назывался Teatro Charlie Chaplin, и если и существовал лучший пример социалистического юмора, Аркадий не мог припомнить ничего такого. Снизу протянулась линия прибрежных домов, окрашенных в пастельные тона (краска облупилась), с фамильными гербами (стертыми временем и ветрами) и патио с каменными скамьями (новыми). Эрасмо попросил Аркадия заехать на тротуар и припарковать джип там.

— Так безопаснее, — сказал Эрасмо, — не забывайте никогда — остров каннибалов. Помните фильм «Выжить»[23]о крушении самолета? Фидель — наш пилот, но крушение самолета он предпочитает называть Особым периодом в истории Кубы.

Инвалидная коляска с велосипедными шинами была складной. Как только Аркадий достал ее из багажника и помог Эрасмо сесть, он немедленно получил указание — не пытаться подталкивать ее. Эрасмо проехал к каскаду бассейнов с мутной водой, ловко объезжая разбитые бутылки. Всего лишь метром ниже плескалась зеленоватая морская вода, была видна полоска выщербленных кораллов. Бетонные блоки, похожие на руины египетских пирамид, служили волнорезом, между ними и кораллами плавал разного рода мусор.

— Здесь осьминогов бьют острогой, — сказал Эрасмо, когда Аркадий поравнялся с ним. — До революции можно было плавать в бассейне с пресной водой или соленой или в океане. Бесконечные вечеринки — наши американские друзья любили танцевать мамбо. — Он протянул руку в сторону дома с деревянной перголой[24]на втором этаже — сохнущие простыни вздымались, словно надутые ветром паруса. — Это дом моей бабушки. Она носила соболий жакет и пользовалась лорнетом вместо очков, что характерно для женщин определенного класса. Раньше я гонял здесь на трехколесном Schwinn[25]с разноцветным и ленточками на руле. Некоторым образом я и сейчас это делаю.

— Ваша семья еще здесь?

— Все давно разъехались. Улетели, уплыли, ушли на веслах. Ну и, конечно, если ты бежишь отсюда, становишься предателем родины, gusano — червяком. Если ты уехал, ты против Фиделя, против Революции, ты — преступник, гей или сутенер. На этом острове никто не может слова молвить против Фиделя, кроме морской тины.

Аркадий посмотрел на дом. Он выглядел величественно. Борода и волосы Эрасмо растрепались на ветру.

— И вы не захотели оставаться в этом доме?

— Я когда-то жил здесь. А потом нашел место, где не так заметен гараж. Теперь здесь живет Монго.

— Вы старые друзья?

— Можно сказать и так. Он часто не приходит на работу, но до сих пор всегда предупреждал меня.

Они подняли коляску по ступенькам, затем прошли через столовую, гостиную, внутренний дворик, другую гостиную; большие комнаты были разделены перегородками из фанеры и простыней, поэтому дом превратился в pueblecito,[26]как назвал его Эрасмо. Он постучал в дверь комнаты в глубине. Когда ответа не последовало, он попросил Аркадия поискать ключ за дверным косяком.