Идеал самоконтроля до брака связан с парадоксальной эротизацией, это нечто похожее на обряд посвящения у трубадуров, называемый «assai» («довольно, хватит»). Он включал несколько ступеней: нужно было присутствовать при утреннем туалете дамы и ее отходе ко сну, наблюдать процесс ее обнажения, созерцать ее тело как микрокосм, подобие природы с долинами и холмами, наконец, лечь в ее постель и предаваться ласкам, не доходя до конца[132]. Долгое паломничество имело целью возбудить жар желания и довести его до кульминации. Отсрочить удовлетворение, умножить преграды, чтобы сублимировать жажду: быть может, именно это возрождают «новые чистые», сами того не зная. Возвращение под сурдинку тенденций аскетизма, вероятно, лишь хитрость либидо, мобилизующего резервы путем странного взаимопроникновения двух противоположных начал: изощряясь в запретах, можно стимулировать утонченное наслаждение.

Истинную угрозу представляет в наше время не мерзость Эроса, а попросту его банкротство. Сколько мужчин отступают перед требованиями подруг, ссылаясь — в свою очередь — на мигрень, изображая оргазм, лишь бы поскорее закончить, сколько женщин отказываются от наскучившего секса? Европейцам свойственно героическое представление о желании как бурном потоке, который все сносит на своем пути, поэтому для его укрощения требуется возводить дамбы. Древние японцы, более дальновидные, представляли его как зыбкий «пловучий мир»: его воплощением были куртизанки, ожидающие путешественников в лодках на реке[133]. Вода как метафора желания: колебание и неустойчивость. Ничто его не сдерживает, но достаточно пустяка, чтобы оно исчезло. Желание непостоянно даже в своем непостоянстве, ему присуща не алчность, а способность улетучиваться. Чтобы уменьшить опасность краха, совсем не лишнее — призвать на помощь былое ханжество и тем самым повысить ставки.

Что такое пуританство? Последняя форма героизма буржуазии, говорил Макс Вебер, но еще и механизм усиления сексуальности посредством ее подавления (Северная Америка — прекрасный тому пример). В этом смысле оно напоминает парадокс аскета, о котором говорит Гегель: стремясь освободиться от плоти, христианский аскет должен ежеминутно о ней думать. Малейшее движение чувств его настораживает, приводит в смятение, он поневоле отводит этому приключению центральное место в своей жизни[134]. Обуздание невоздержанности плоти оставляет в сердце человечества очаг огня, который тем вернее нас сжигает. Способ не слишком тонкий, но эффективный. Замаскированная цель подавления — предупредить «эротическую энтропию» (П. Слотердейк), не допустить, чтобы люди поддались разочарованию! Сохранение запретов увековечивает похоть, но при этом неизбежно регулярное снятие напряжения путем основательных коллективных нарушений. Тем самым издевательства военнослужащих Пентагона над иракскими заключенными тюрьмы Абу-Граиб, которых заставляли раздеваться, имитировать содомию и оральный секс, являются именно таким отклонением от пуританства, присущего Соединенным Штатам. Особая ретивость сержанта Линди Ингланд при этих пытках доказывает также, что женщины, дорвавшиеся до власти, жестокостью не уступают мужчинам. Распущенность и абстиненция возобновляют давний пакт: стоит заглушить желание, как оно возгорается с новой силой. Так или иначе, пантеон любви обогатился двумя новыми образами — добровольной девственницы и воинствующего евнуха.

Французский актер Жюльен Каретт, будучи в преклонном возрасте, однажды позвал жену со второго этажа особняка:

— Лоранс, иди скорей сюда, у меня стоит!

— Спускайся, — ответила она, — я в саду.

— Нет, поднимись! Он не выдержит путешествия!

Анекдот характерен. Он доказывает, вопреки предрассудкам, что слабый пол — это мужчины. В самом деле, им знакомы эти два взаимодополнительных фактора: неуместность и редкость. Чему учится юноша, вступая на любовное поприще? Сдерживать себя, насколько возможно, то есть противиться природе. Если дать себе волю, половой акт продлится всего несколько секунд, так как сперма, подобно крови, изливается слишком быстро. Преждевременная эякуляция никак не связана со степенью зрелости. Семяизвержение полностью уносит мужскую силу; из-за собственного удовольствия мужчина превращается на время (более или менее длительное, в зависимости от возраста) в кастрата. Если его член твердеет слишком медленно, он укоряет себя за то, что так рано выдохся. Половой орган мужчины — капризное животное, которое заявляет о себе, когда его ни о чем не просят, феникс, возникающий и исчезающий, непослушный слуга, то слишком надоедливый, то нерадивый.

Один греческий миф, который следовало бы учить во всех школах, рассказывает о ссоре между Герой и Зевсом. Возражая супруге, Зевс заявил, что женщины получают от любви больше удовольствия, чем мужчины. Рассерженная Гера, чтобы разрешить спор, призвала Тиресия, который после битвы со змеями получил особый дар жить в образе то мужчины, то женщины. Тиресий ответил: «Если бы удовольствие в любви было равно десяти, женщинам досталось бы три раза по три, а мужчинам — всего лишь единица». Возмутившись, Гера наказала Тиресия слепотой, а Зевс одарил его способностью прорицания, а также возможностью прожить семь раз по семь жизней. В этой легенде все сказано о нашей слабости (к которой надо добавить нашу неспособность рождать потомство).

Высшая радость оборачивается для мужчины полной потерей энергии, над ложем наслаждения маячит тень гильотины. Природа создала его производителем, поэтому его сексуальность функциональна и угасает по мере ее реализации. Мужской эротизм — только ряд уловок, чтобы обойти этот ультиматум: в древнем Китае, как и в тантрическом индуизме, мудрому рекомендовалось никогда не изливать семя и с помощью члена вбирать в себя силу женщины. Чтобы выиграть время, мужчина должен владеть собой, как инструментом, превратить свой половой орган в протез: первый фаллоимитатор — это его член.

Вот откуда влечение — с примесью зависти — к клитору, «лучинке, зажигающей костер оргазма» (Г. Цванг). Он спрятан в складках женского тела, вступающего в спор с мужским, — состязание нечестное, ведь он способен наслаждаться без конца, доставляя женщине невообразимое блаженство. Этим объясняются и затраты избыточной психологической энергии на половую сферу у мальчиков, и то, что многие мужчины описывают свои достижения в количественных терминах. Они всего лишь заклинают ненадежность своего технического оснащения: эти бесстыдные самодовольные гераклы по простоте душевной жалуются, как дети. Любой мужчина хотя бы однажды в жизни потерпел неудачу, которую Стендаль называет «фиаско». Если мужская сексуальность — источник тревоги, причина в том, что и для мужчины анатомия — это судьба. Беда импотента: он страдает, так как от себя не убежишь. Из-за своего недостатка он сам себя отсекает от сообщества живых — как известно, это страдание может довести до самоубийства. (Именно этим объясняют самоубийства Ромена Гари и Хемингуэя.) Вместо того, чтобы желать другого, человек желает желать, фетишизирует свой половой орган и в конце концов только о нем и может думать, провоцируя неудачу, которой хочет избежать. Замкнувшись в себе, он не способен соединиться с любимым существом. Следует приветствовать все, что возвращает к жизни непокорный член: большим прогрессом в этой области мы обязаны виагре — благодаря ей патология перестала быть роковой. Не смиряться с неизбежным — это тоже делает нас свободными.