Империя шлюшки

Когда-то роли буржуазной дамы и шлюхи были четко разграничены: за одной числилась пристойность, за другой — вульгарность и эпатаж. Франция периода Второй империи жила с навязчивым страхом смешения жанров, боясь прогрессирующей гангрены общества, поднимающейся с его низов: мысль, что девица легкого поведения может походить на почтенную горожанку, пугала воображение. Это разграничение в наши дни видоизменилось: проститутка может выглядеть изысканно и строго, а мать семейства бывает иногда одета, как потаскушка. Вот уже два десятилетия можно наблюдать, как дамы и молодые девушки не прикрывают свое тело, подчеркивают линии груди и ягодиц, демонстрируют трусы, выступающие из-под джинсов, короче, с обезоруживающей естественностью перенимают манеры шлюх. Знаки меняются на противоположные: униформа продажных женщин становится просто дамской одеждой. Вызывающе вырядившись — тесная одежда грубо подчеркивает все формы, — такая дама устанавливает мировую гегемонию шлюшки. Само слово «petasse»[115]с его уничижительным суффиксом и акцентом на значении «тяжелый, плотный» (его синоним «poufiasse» восходит к «пуфу», который использовался в гаремах в Османской империи) свидетельствует о двоякости нашего отношения к проблеме: легкое пренебрежение по отношению к проституткам перенеслось на их пародии в буржуазном обществе. Это уже не sexy, а некое гротескное преувеличение.

Любопытно, что женщины, завоевав независимость, позиционируют себя как объекты вожделения. Зачем они афишируют свое сексуальное достояние на публике? Во-первых, чтобы нарушить инкогнито, во-вторых — и главным образом — чтобы заявить: я крутая, в плане сексуальных возможностей вы меня не застанете врасплох. Шлюшка совмещает две модели поведения, девочки-подростка и соблазнительницы: молодость и опытность. Она обещает альковную резвость и восторги сладострастия. На международном подиуме шлюшек есть свои звезды: Бритни Спирс, Пэрис Хилтон, Леди Гага, Виктория Бекхэм — жалкие расхлестанные фурии, представительницы субкультуры женской агрессивности. Их эксцентрический эпатаж следует понимать как поиски жанра. Игра стереотипами не менее патетична и в ее мужском варианте: Рембо, Терминатор, накачанные стероидами заправилы — симптомы эпохи, утратившей веру в мужское начало: общество ставит на массу бицепсов и объем грудной клетки. Точно так же и всплески примитивного мачизма в некоторых гомосексуальных сообществах, их одержимость твердыми и огромными пенисами, переодевания в полицейских или неонацистов, увешанных цепями и в фуражках, — все это напоминает пародию. Звероподобные «качки» в облегающих штанах, открытых сзади и спереди, не являются на самом деле ряжеными эсэсовцами — это комедианты, стремящиеся искоренить мужское начало, вплоть до его первичных признаков. Шлюхи, нео-мачо, травести, драгквины, лесбиянки-бутч — все они расцветают, когда расшатаны ролевые границы.

Было бы, однако, ошибкой считать, что всякая шлюшка идет по следам Мессалины. Так же, как не все женщины прошлого были столь честны, сколь хотели казаться честными, в наши дни не все бесстыдно одетые женщины бесстыдны. «Вообразим, — говорит Жорж Батай, — изумление того, кто (прибегнув к уловкам и оставшись незамеченным) обнаружил бы любовные подвиги дамы, ранее поразившей его своей изысканностью. Это напомнило бы ему болезнь, подобную собачьему бешенству. Как если бы бешеная сука вселилась в ту, кто с таким достоинством принимала гостей». О шлюшке можно сказать обратное: под ее нарочитой вульгарностью может оказаться трогательная скромность и святая невинность. Дурной вкус не всегда синоним доступности. Собственно, речь идет, главным образом, о привлечении внимания, о достойном оформлении витрины. Наращивание груди, увеличение губ, подчеркивание форм ягодиц, разнообразные татуировки, вызывающая одежда — все кричит об одном: посмотрите на меня! Почтенная домохозяйка, вынужденная одеваться, как шлюха, — жертва эпохи, поставившей секс во главу угла. И вершина мистификации — носить одновременно чадру и стринги: внешне подчиняться закону отцов и братьев и в то же время выбором белья утверждать свою соблазнительность. Богатая тема для исследований: сколько жен и студенток арабо-мусульманского мира и французских пригородов обманывают таким образом закон? Шлюшка, однако, слишком жива и реальна, чтобы ей доверять. Эпатируя, она «показывает нос» стереотипу женщины-предмета, который сама и поддерживает, и развенчивает. Она устраивает из своего тела спектакль, где штампы расцветают и вянут, она меняет маски, чтобы не оказаться в плену ни у одной из них. Непристойность не менее загадочна, чем благопристойность. Современная женщина — это, скорее всего, сочетание всех появлявшихся на протяжении истории типов: злая красавица и холодная девственница, извращенная вамп и любящая мать, инженю и прирожденный лидер; испорченность и нежность перемешаны в ней так же, как в представителях «новой мужественности» намешано столько мужских ипостасей, что подчас стирается сама их суть.

Стринги стрингами, но в сердце шлюшки трепещут живые чувства.

Кто предложит человечеству избавить его от неограниченной сексуальной зависимости, тот будет считаться героем, какую бы глупость он ни заявил.

Зигмунд Фрейд. Письмо Флиссу

Девушка 35 лет, красивая, профессионально успешная, ищет мужчину для приятного времяпрепровождения, разговоров, товарищеского общения. Обязательные качества: умный, импотент.

Габи Гауптманн. Ищу импотента для долговременных отношений

Еще я обожаю, чтобы меня вылизывали, когда я истекаю кровью. В самом деле, это способ проверить мужество партнера. Прекратив лизать, он подымает глаза, и я его целую — тогда мы похожи на пару волков, только что растерзавших косулю.

Шарлотта Роч. Влажные зоны

Несколько лет назад я столкнулся на улице с одной приятельницей — когда-то давно мы встречались. Слегка насмешливо она бросила: «Надеюсь, ты тоже покончил с сексом? Что было хорошо в восьмидесятые, сегодня совсем неинтересно». Я глупо возразил. Ее замечание застало меня врасплох. Для многих половое влечение — вовсе не чудесный импульс, а ужасная забота, которая противоречит современной мечте об освобожденном человеке. Желать значит снова страдать, как сказали бы буддисты, ведь, желая, мы стремимся обладать тем, чего у нас нет. Вот почему либерализации нравов сопутствуют две противоположные формы экстремизма, насилие и абстиненция[116]: с одной стороны, головокружительное экспериментирование, с другой — отказ от эротики.