Дом был убран с маниакальной тщательностью, призванной затмить убогую ветхость обстановки. Он уже не производил на Ноя того гнетущего впечатления, как это бывало раньше. Он словно ожил, вместе со своей хозяйкой, скинул паутину отчаяния и ждал перемен.

Они устроились за столом, и мать с Лайлой принялись ухаживать за Ноем. «Они здорово сошлись, — думал он, глядя на них. — И когда успели?». Лайла знала, где лежит посуда. Использовала именно те полотенца, которые нужно. Она следовала заведенному порядку безошибочно и легко, как будто всю жизнь прожила здесь. Она помогала матери Ноя, ничуть не смущаясь и не рисуясь. Не смотря на прислугу у своих родителей, Лайла не казалась беспомощной в роли женщины в доме.

Руфь правильно воспитала свою дочь.

— Я говорила с Адамом, — сказала мать, когда они, усевшись за столом, приступили к еде. Ее голос показался Ною напряженным, она все еще опасалась протеста со стороны сына. — Он будет ждать тебя. Послезавтра. У себя.

— В Лаборатории?

— Да. Он сказал, что сделает тебе пропуск. А еще сказал, что не понимает, почему ты не пришел раньше. Его удивило твое решение начинать с Поиска. И я уверена, — мать наклонилась вперед и понизила голос, — это решение его расстроило.

Ной не стал комментировать ее замечание.

— Мне все равно нужно будет сходить в Поиск. Забрать документы. Там мой аттестат и письма из школы. Декеру они понадобятся.

— Никуда тебе не надо. Все твои документы уже у меня.

— Откуда?

— Их передал тот человек, который отвозил меня в больницу.

— Вот как?

«Значит, Караско все решил заранее. Еще до разговора со мной. А, может быть, и еще раньше. Он был уверен в том, что я поступлю, как надо». Эта мысль не понравилась Ною. Возникло неприятное ощущение, будто им управляют, как куклой, дергая за веревочки. Правда, окончательное решение он принял сам, и оно действительно казалось ему правильным. Оставалось утешаться этим.

— Я думаю, что тебе нужно отдохнуть, — продолжала мать. — Адам не будет против. После того, что ты перенес, это просто необходимо. Адам сочувствует тебе. Не знаю, почему он тебе не нравится, но он хороший человек. В память об отце он многое готов для тебя сделать.

— Они так дружили?

— Они не были очень близки, хотя твой отец всегда отзывался о нем с уважением. Мы все из Квартала. Это не пустой звук, Ной. Это очень важно. Я говорила тебе, но ты не хотел слушать. Мы одного круга. Здесь принято помогать друг другу. Вот поэтому никак нельзя было уезжать. Круг легко оборвать, но никогда уже не соединить без шва.

Мать взяла свой бокал и подняла его на уровень глаз.

— Дети, я хочу выпить за ваше будущее. Я хочу, чтобы вы знали — ничего нельзя добиться поодиночке. Надо держаться друг за друга, помогать друг другу. Дорожить тем, что имеете и приумножать это. Терять легко, а приобретать очень трудно. За ваше будущее, пусть оно будет счастливым.

Лайла покраснела, подняла свой бокал и посмотрела на Ноя.

А он подумал о том, как много мелких глупостей в жизни делает человек просто потому, что так надо. Стремится к тому, во что не верит. Пьет за будущее, которого нет. А почему? Потому что не готов раскрывать душу, пускаться в объяснения. Это слишком большая работа. Проще лгать. Проще согласиться и идти себе дальше, оставаясь при своем мнении.

Ной поднял бокал.

Ужин продолжался. С каждым выпитым глотком вина, речи матери становились все откровеннее. Ной смотрел на Лайлу. Она улыбалась, смущенно и радостно. Слова женщины, что сидела рядом с ней, не смущали ее. «Она хочет выйти за меня». Эта мысль возникла неожиданно, но не вызвала удивления. Ной почувствовал счастье и тоску, потому что мир рушился, а Лайла не знала об этом. Он хотел бы жить с ней, разделить с ней радости и горе, идти с ней рука об руку. Но куда? Впереди их поджидала боль и смерть. «Я возьму ее в Большой Город. Я заставлю Караско согласиться. Он не откажет. Не сможет отказать».

Когда ужин закончился, Ной и Лайла взялись помогать матери убирать со стола, но она остановила их.

— Идите лучше, побудьте вместе. Думаю, вам есть о чем поговорить. А я и сама управлюсь.

Они поднялись в комнату Ноя на втором этаже. Там Лайла подошла к окну и стала смотреть на темную улицу, едва освещенную фонарем возле калитки. Ной встал рядом.

— Ной, — сказала она, не поворачиваясь. — Что ты думаешь о нас?

— О нас? У нас все хорошо.

Она повернулась к нему, и он невольно залюбовался ей, такой трогательной, сильной и слабой сразу. Своей девушкой, своей Лайлой.

— У нас теперь все хорошо, но что будет потом? Какими ты видишь наши отношения? Что они для тебя?

Ной посмотрел в окно. Вопросы были просты и откровенны, но он не был к ним готов. Он еще никогда всерьез не думал о том, чего хочет от нее. Он думал, что они могли бы быть вместе, у них могла бы быть семья, дети. Он думал, что это было бы возможно. Но еще никогда он не задавал себе прямого вопроса: а хочет ли он этого? Хочет ли по настоящему?

Лайла смотрела на него, не отводя глаз. Она выглядела смущенной и, наверное, сама не ожидала от себя такого вопроса. Во всем виноват вечер, ужин, слова матери Ноя и его молчаливое с ними согласие. Может быть, сейчас Лайла раскаивалась, что задала этот вопрос. Но уже не хотела отступать. Она ждала.

«Город умрет, — подумал Ной. — Но что с того? Если мы будем вместе, то и на обломках прежней жизни сможем построить новую. Это будет настоящее, честное чувство, не разбавленное ни Кварталом, ни деньгами — ничем. Мы обязательно сохраним его».

И снова, как и с Караско, он принял быстрое решение, не думая и не позволяя себе сомневаться. Он принял решение, которое должен был принять, которое от него ожидали.

— Для меня наши отношения — самое дорогое, что есть. Я хочу, чтобы мы были вместе.

Он немного помедлил, собираясь с духом, чувствуя, как больно бьет в груди сердце, набрал в грудь воздуха и опустился перед Лайлой на колени.

— Я прошу тебя стать моей женой.

Лайла обмякла. Она положила руки на плечи Ною и опустилась рядом с ним.

— Да, — сказала она. — Да, Ной. Я выйду за тебя, и все у нас будет хорошо. Правда?

— Обещаю! Я люблю тебя, Лайла. С того первого раза, когда увидел тебя в комнате для исповеди.

— Я тоже люблю тебя, Ной.

Она подалась вперед, и он обнял ее. Они стояли возле окна, в темноте комнаты, а снаружи раскачивался на ветру фонарь.

Они сидели друг напротив друга в глубоких креслах, разделенные маленьким столиком: Караско и огромный толстяк с кривым носом, занимающим половину лица. В полутьме маленькой комнаты вспучивались силуэты шкафов и дивана, словно отроги маленьких гор. На стене тикали часы, стрелки показывали половину двенадцатого ночи.