Кто бы мог подумать, что ей еще столько учиться. Стать библиотекарем не так просто.

Я откровенно сказал ей:

— Здорово, что вы так рано решили, чем хотите заниматься в жизни, и идете по этой дороге.

— Да и вы тоже, Хироя-сан. Окончив школу, вы ведь пошли учиться дизайну.

— Но мои работы совсем никому не нравились. Говорили, что они неприятные и чересчур мрачные.

Нодзоми наклонила голову. Этот жест немного напоминал Комати.

— Ну… ну…

Она вращала глазами и, очевидно, о чем-то думала.

А затем неожиданно, повернувшись ко мне, крикнула:

— Кисло-сладкая свинина?

— Что?

— Что вы думаете об ананасах в кисло-сладкой свинине?

Чего это вдруг?

Пока я пытался понять, к чему она клонит, Нодзоми, раскрасневшись, с жаром принялась объяснять:

— Ведь очень многим блюдо не нравится. Говорят, что такое сочетание совершенно неприемлемо. Но почему же тогда оно не исчезает?

— О чем это вы?

— Я думаю, потому, что есть меньшинство — люди, которым нравятся ананасы в кисло-сладкой свинине. Не просто нравятся, они по-настоящему любят это блюдо. Тут вопрос, насколько ты такое любишь. Пусть даже это и неприемлемо для большинства, пока есть те, кому они нравятся, ананасы в свинине не исчезнут.

— …

— Я очень люблю ананасы в свинине. И ваши картины, Хироя-сан, тоже люблю.

На сердце стало тепло. Я был рад. Нодзоми так отчаянно пыталась меня подбодрить. Хорошие все же слова: «любить», «спасать людей». Мне стало казаться, что меня и мое видение мира в моих картинах приняли. Пусть это даже и простая вежливость.

Когда я вернулся домой, мама с кем-то беседовала по телефону.

Ее голос звенел, да, и судя по виду, она чему-то радовалась. Я сразу же понял, с кем она разговаривает.

Повесив трубку, она сказала:

— Твой старший брат звонил. Он возвращается в Японию в апреле.

Ее слова эхом отозвались в голове. У меня было такое чувство, что я ни с того ни с сего получил удар под дых.

— Он возвращается в головной офис в Токио. Говорит, открывают новый отдел и его туда назначают начальником.

Ну вот.

Ну вот, вот. Этот момент наступил.

Чтобы она не заподозрила, что я запаниковал, я просто хмыкнул что-то подходящее ситуации и отправился в ванну.

Повернул кран. Полилась вода.

Я энергично вымыл руки. Вымыл лицо. Как следует.

В голове всплыла фраза из «Визуальных свидетельств эволюции».

Благоприятные мутации сохраняются, а неблагоприятные устраняются.

Мой старший брат…

С детства у него все получалось.

Когда я учился в младшей школе, наши родители развелись, мы остались жить втроем с братом и мамой.

Брат тогда уже учился в средних классах и после развода родителей стал заниматься с каким-то бешеным усердием. Мне казалось, что он очень зол. И на отца, и на изменившиеся обстоятельства нашей жизни. Стоило мне только заговорить с ним, как он огрызался, словно я ему мешаю.

Хотя мы и были братьями, по сравнению с таким человеком, как я, опасливым и вечно обуреваемым беспокойством, он казался личностью иного рода. У меня было чувство, что в нашем маленьком доме я не должен ему мешать. Поэтому после школы я сбегал в манга-кафе «Китами».

Но когда я окончил младшую школу, то и в «Китами» больше не смог ходить. Потому что из провинции мы переехали в Токио — матери одной нужно было ставить нас на ноги, а в Токио была работа.

В университете брат получил специальную стипендию и был освобожден от оплаты. Окончив обучение, он устроился в торговую компанию. Благодаря ему мама смогла уволиться с работы на полную ставку и устроиться на полдня в булочную, которая пришлась ей по вкусу. А четыре года назад брат уехал в командировку в Германию, и тогда я, честно признаться, вздохнул с облегчением. Рядом с ним я всегда выглядел ни на что не способным неудачником.

Ведь я… ведь я тоже старался работать. Но у меня не получилось.

После окончания школы дизайна я кое-как смог устроиться в компанию по продаже учебников для учащихся подготовительных курсов и обычных покупателей. Как агент по продажам я днем обходил потенциальных покупателей, а вечером обзванивал. Толком убеждать людей я не умел, все от меня отмахивались, и я чувствовал себя каким-то мусором. Я никак не мог выполнить нормы. На меня вечно сердились начальство и старшие коллеги: «Если бы ты постарался, то все бы получилось» или «От тебя нет никакого проку». Вот что мне твердили каждый день. Через месяц я почувствовал, что больше не могу шевелиться. Я не мог встать с кровати. И все же кое-как я вытаскивал себя, заставлял одеваться, но, пытаясь всунуть ноги в ботинки, вдруг понимал, что ничего не соображаю, что мое тело одеревенело, а по щекам текут слезы. Чем больше я думал о том, что должен идти, тем меньше сил у меня оставалось. Как это не стыдно признавать, даже заявление об уходе за меня подала мама. Я оказался совершенно неспособным бездельником. Гораздо большим, чем сам думал о себе.

После увольнения я немного отдохнул, потом решил найти работу на неполную ставку. Однако ни в круглосуточных магазинах, ни в сетевых фастфудах у меня не получалось делать несколько дел одновременно с большой скоростью, я постоянно ошибался, мешал окружающим, за что чувствовал себя виноватым, и на каждом следующем месте не задерживался больше двух недель. Пробовал работать грузчиком в агентстве по переезду, но в первый же день надорвал спину, а на следующий уволился.

Было такое чувство, будто у меня нет ни одного из необходимых навыков: ни сообразительности, ни общительности, ни физических сил. Возможно, в этом мире не существовало работы, на которой бы я пригодился.

Мама выглядела счастливой.

Так и понятно. Ведь рядом с ней теперь будет ее сын, оптимистичный и способный, не то что я.

Она даже предложила поехать в аэропорт его встречать. Нет уж. Совсем не хочется. Брат вернется издалека. На самолете, на котором я никогда не летал. В этом доме появится благоприятно эволюционировавший старший сын, а я окажусь всего лишь неблагоприятной мутацией.

К слову сказать, Комати же подарила мне поделку в виде самолетика.

Наверное, давным-давно люди смотрели на небо и мечтали летать, как птицы. Но думаю, они понимали, что, как бы ни развивалась эволюция, у них не отрастут крылья. Поэтому люди сделали самолет. Я не смогу стать птицей, я не смогу сделать самолет. Я не смогу лететь по небу.

Что вы ищете?

Когда я услышал этот вопрос