– Она все знает – я ничего от нее не скрывал. И скажу тебе больше – ради нее я готов исправиться.

– Все это, конечно, очень мило, – сказал Роберт хмуро. – Но причем тут я к вашим мусям-пусям?

– А вот причем, – охотно пояснил Славик. – Я хочу тебе сказать, что будь твоя жена такой подлой, как ты о том думаешь – не было бы у них с Леной многолетней дружбы, потому что гавно липнет только к гавну.

– Господи, помоги мне забыть эти поэтические сравнения, – закатил Роберт глаза. – Слушай, Печенька, твоя теория, конечно, весьма занимательная, но, увы, как минимум спорная…

– Кстати, – вставил неожиданно Славик. – Ты реально спал с этой Аней?

– Что? – уставился на него потрясённо Роберт.

– Я все знаю, да, – кивнул Печенька. – Лена не хотела рассказывать о чем они с Таней говорили, но я ее заставил. Из благих, конечно, побуждений.

Сказал бы Роберт, где он вертел все эти бесконечные благие побуждения, исходя из которых ему уже отменно испортили жизнь, но сил на злость попросту не осталось.

– Я ее не трахал, если ты об этом, – ответил он Славику.

– Ну тогда в чем же проблема? – задал Славик вопрос и Роберт все же ощутил раздражение.

– Я уже тебе сказал, в чем. Если ты так ничего и не понял…

– Да все я понял. Но почему бы вам все же не поговорить, как нормальным людям? Ты не подумал, что она не стала ничего тебе объяснять, потому что считает тебя кобелем?

Ответить Роберт не успел, потому что в этот самый момент в дверь кто-то требовательно позвонил. Сердце подскочило куда-то к горлу при мысли о том, что это может быть Таня, которая все же решила объясниться, и Левицкий поспешил к двери, необдуманно сразу ее распахнув.

Там оказалась, увы, не Таня. Вместо ее серых глаз на него смотрело черными глазницами дуло ружья.

– Я тебя предупреждал, что будет, если девочку мою обидишь? – грозно вопросил Александр Константинович и Левицкий инстинктивно сделал шаг назад, тут же получив следом окрик:

– А ну стоя-я-ять!

– Вы с ума сошли? – процедил Левицкий сквозь зубы, глядя на то, как прыгает из стороны в сторону перед его лицом дуло ружья. А что, если этот дедок нечаянно – а может, и умышленно – нажмет сейчас на курок?

И тогда он не успеет узнать, а действительно ли все так, как он себе надумал. Не успеет сказать Тане, что она значила для него больше, чем какие бы то ни было акции. Не успеет понять, кем он сам для нее являлся. Не успеет ничего из того, что сейчас показалось ему сделать жизненно важным.

– Я-то в своем уме, – заговорил, между тем, дедушка Тани. – А вот ты, парень, видимо нет. Ты хоть знаешь, что она в своей комнате весь день плачет? Мне, конечно, не говорит ничего, но я же все понимаю, не дурак ведь. Так что обувай давай свои дорогущие боты и езжай извиняться! И как хочешь – так и вымаливай прощение! – Ружье снова угрожающе задергалось перед лицом Роберта и тот, решительно обхватив пальцами дуло, отвел его в сторону и сказал:

– Я это сделаю. Но только потому, что сам так хочу.

И, быстро обувшись и накинув пальто, Левицкий выскочил из дома и стремительно погнал туда, где мог найти ответы на все свои вопросы.

Он не знал, что может ждать его в доме Тани. Возможно, она даже не захочет его видеть, но, как бы там ни было, а выслушать его ей все равно придется. Весьма вероятно, он снова ошибался и зря надеялся на то, что брак с ним был для нее тоже не только фиктивным обязательством, но и чем-то куда большим, и когда сомнения начинали душить его особенно сильно, говорил себе, что женщины не плачут весь день из-за того, кто им глубоко безразличен. А значит, все могло действительно оказаться так, как о том говорил ему Печенька.

Поднявшись на лифте к квартире Тани, Роберт решительно нажал на звонок, но, прождав целую, должно быть, минуту, так и не дождался, чтобы ему открыли. Упрямо позвонив в дверь ещё раз, он замолотил по ней кулаками и наконец услышал по ту сторону от себя какое-то движение, а затем негромкий голос:

– Кто там?

– Открой, – сказал он отрывисто, но ответом ему была полная тишина.

И тогда он снова замолотил в дверь, как одержимый и, повысив голос, предупредил:

– Таня, открой, иначе я вышибу эту дверь ко всем херам.

Прошла пара секунд, прежде, чем дверь все же приоткрылась – на считанные миллиметры – и Таня спросила:

– Что тебе нужно?

– Поговорить, – ответил он, просовывая ногу в зазор, чтобы жена не вздумала захлопнуть дверь снова, и следом протиснулся в квартиру сам.

В темном коридоре не горел свет, но даже в полумраке он заметил, что лицо у Тани действительно было заплаканное. И хотя в этом была его вина, вместо угрызений совести он ощутил облегчение, почувствовав себя увереннее теперь, когда воочию видел, что ей ничуть не лучше, чем ему самому.

Нащупав выключатель, Роберт зажёг в коридоре свет и, глядя Тане прямо в лицо, сказал, не став ходить долго вокруг да около:

– Я пришел, чтобы сообщить тебе кое-какие новости. Во-первых, да, я спал с Хохловой, что ты, по всей видимости, видела сама. Но – и это во-вторых – я ее не трахал. Ощущаешь разницу? – поинтересовался Роберт, пристально вглядываясь в лицо жены в надежде найти там то, что было ему сейчас так необходимо.

Ее небезраличие.

* * *

Я даже представить не могла, что мне может быть настолько плохо. Это была даже не боль, а какие-то нечеловеческие страдания, которые, как я думала, ни один человек испытывать не может. Но стоило только мне вновь оказаться дома, где Ершовой уже не обнаружилось, зато был вернувшийся от Елены Викторовны дедушка, как я не выдержала. Просто поздоровалась с дедом, махнула рукой на его вопрос о том, что я делаю не рядом с мужем, а здесь, после чего заперлась в своей комнате и разрыдалась. И один Господь ведал, чего мне стоило делать это относительно бесшумно.

Несколько раз слышала, как шаркающей походкой к двери подходил дедушка, но ни о чём не спрашивал, а я ему за это была очень благодарна. Рассказывать о том, что же всё-таки случилось, никаких сил не было. И я была уверена, что они не появятся в обозримом будущем уж точно.

Меня атаковали сотни мыслей, но даже они не могли приглушить звучащий по кругу голос Левицкого, которым он говорил мне те ужасные вещи, которые я услышала сегодня в их чёртовом офисе. Гад и сволочь! Как же я ненавидела его в этот момент! Ершова была права. Даже если опустить всё то, что происходило между мной и Робертом за последние дни, и смотреть на ситуацию здраво – хотя, казалось бы, именно здравости в ней и не было – то он ведь должен был понимать, что последнее, что я получала от него и от дяди – это выгода. Я уже готова была отказаться и от денег, и тем более от свалившихся на меня акций, но кому до этого было хоть какое-то дело? Всё уже решили за меня, навесив то клеймо, которое было для них наиболее удобным и правильным, и теперь всё, что мне осталось – рыдать, спрятавшись в комнате и не зная, как найти в себе силы, чтобы начать жизнь с чистого листа.