У трех полицейских мы нашли пистолеты. Один я взял себе, другой — Президент, а третий мы решили отдать Господу Видней.

Когда мы вернулись к больнице, там уже разожгли костер и готовили то, что нашли в подвале.

По коридору больницы ходил Господу Видней и мычал, растирая свой шрам на щеке.

Я дал ему пистолет и рассказал, что случилось на дороге, смолчав про свой ремень. Господу Видней кивнул и опять скривился, мыча. Я спросил, что с ним. Господу Видней ответил, что у него болит зуб и он ищет живого врача.

Мы поискали вдвоем, но таких врачей не было.

У костра на улице один из недоростков рассказывал про крупных змей, которые глотают противопехотные мины — они небольшие и круглые, как шарики из маниоковой муки. Такая змея, говорил недоросток, заползла как-то во двор, местный старик захотел убить ее мотыгой и взорвался.

Все захохотали. Даже Господу Видней, который одну за другой глотал свои таблетки, сначала засмеялся, а потом закашлялся.

На следующий день мы вернулись к своей базе той же дорогой. Тот, что упал в обморок, так и лежал в траве, но теперь у него из ноздри в ноздрю ползали муравьи.

Недоростки принесли с собой несколько мешков лекарств и передали их майору, который заехал к нам вечером. Быть может, там были лекарства, нужные моей матери.

Так в течение месяца мы приходили еще в несколько селений, где всякий раз не оставляли никого живого, чтобы никто не пожаловался на нас.

Помню, одна женщина, учительница зверьков, просила дать ей жизнь, и мы предложили ей съесть ее собственные волосы. Она долго глотала их, ее рвало, потом опять глотала и задыхалась, но так и не справилась.

В другом селении мы освежевали застреленную Президентом дикую козу, и недоростки стали спорить — так ли всё у человека внутри, как у козы, или нет. Тогда Президент пригнал из одной хижины еще не убитого человека. Мы застрелили и разрезали его. Долго сравнивая, смотрели в животы, но ничего не поняли и стали есть козу.

Еще помню, как, возвращаясь из одного селения, мы вышли на каменную дорогу и увидели маленький магазин. Зашли туда, и там спала продавщица. Чтобы разбудить ее, мы выстрелили по бутылкам. Это было смешно.

Однажды, после приезда майора, Господу Видней сказал, что нам необходимо втроем отправиться в одно селение, но никого не убивать, а ждать там, пока не придут „голубые каски“. Когда они придут, нам нужно будет украсть одного из солдат. Так велел майор.

Наверное, сам майор не хотел ссориться с „голубыми касками“. Или, возможно, боялся, что у больших солдат не получится сделать то, что могут сделать недоростки.

В любом случае мы пришли в ту деревню спустя три дня.

Из оружия при нас были только пистолеты, те самые, из полицейской машины.

Господу Видней нашел старейшину и сказал ему, что мы из деревень, которые сожгли повстанцы, и хотим ненадолго остаться здесь, а потом уйти в город. Господу Видней передал старейшине подарки, которые мы принесли с собой, и он позволил нам остаться.

Нас пустили в пустую хижину. За недолгое время я успел отвыкнуть от глиняных полов, стен из плетеного тростника и темных камней очага.

На второй день старейшина велел прийти к нему и долго расспрашивал, в каких деревнях мы выросли. Президент говорил правду, и я правду, а правду ли говорил Господу Видней, мы не знаем. Но старейшина никого не поймал на лжи.

„Голубые каски“ прибыли на пятый день: уже подустав их ожидать, мы случайно встретили на дороге их джип.

На улицу вышел офицер и сказал нам на плохом языке, но громко:

— Мне нужен главный, отец, старый мужчина, мать народа, сын бога…

— Мать народа, сестра воды, жена верблюда, дочь кукурузы, — негромко передразнил офицера Господу Видней. — Придурки. Кого вам надо, старосту?

Мы провели их к деревне.

— Это мы приехали на большой черной машине, и у нас здесь миссия, — всё так же громко пояснил старейшине офицер, делая широкий жест рукой.

— На „ниссане“ вы приехали, — сказал Господу Видней, но старейшина сделал знак, и нам пришлось отойти подальше.

Взвод „голубых касок“ зачистил всю деревню, обыскал жителей, свои пистолеты мы хорошо зарыли. Минёры проверили округу миноискателями, сверху полетал вертолет.

И только тогда явились остальные.

Здесь, на перекрестке нескольких дорог, вблизи от города, в месте, где ожидалась большая стрельба, миротворцы разбили лагерь. Они расставили везде посты и устроили контрольно-пропускной пункт на въезде в селение. Подогнали большую машину и выложили из плит блок-пост. Протянули колючую проволоку. Попрятали в траве за колючкой шумовые растяжки.

Мы сидели то здесь, то там, играя во всякие игры, только что не в кукол. Это было очень смешно.

Всё у нас получилось хорошо, но подвел я, когда разделся, чтобы умыться. Наколотый у меня на груди автомат Калашникова увидел один житель. Он сразу отправился к старейшине.

Я побежал к Господу Видней и сказал ему о случившемся.

— Старейшина больше боится белых людей, чем повстанцев, — сказал Господу Видней.

Мы решили играть в песке неподалеку от большой палатки, где находились главные офицеры „голубых касок“.

Через час к палатке пришел человек от старейшины.

Президент с лицом плачущим, глупым и полным отчаянья вцепился ему в одежду. Я даже не заметил, когда он успел показать человеку старейшины пистолет.

— Наш младший брат очень боится людей с оружием, — поспешно объяснял Господу Видней солдату у палатки. — Повстанцы расстреляли его родителей. Теперь он везде ходит со своим духовным наставником, иначе от ужаса у него начинаются припадки.

— Да-да, — сказал солдат, улыбаясь. — Конечно, пусть тоже зайдет со своим наставником.

— Не бойся, мальчик, — сказал солдат Президенту и погладил его по голове. Президент исхитрился и поцеловал гладившую его руку.

Человек от старейшины попытался что-то прошептать часовому, но тот не разобрал его шепота и еще раз повторил, раскрывая полог палатки:

— Идите вдвоем, идите! Мы же миротворцы!

В палатке, рассказал нам потом Президент, человек от старейшины долго мигал офицеру и дергал лицом.

— Что вы хотите? — повторял офицер. — Что вы хотите?

В конце концов, человек от старейшины попросил у офицера кока-колы, и офицер выгнал его, ужасно ругаясь.

Мы проводили человека до хижины старейшины и остаток дня провели там. Старейшина никуда не выходил и никого больше не отправлял к „голубым каскам“.

Вечером, когда солдат у палатки сменился, Президент подбежал к нему и позвал, указывая куда-то. Солдат снял каску и, вытирая пот, пошел вослед за Президентом, ежеминутно спрашивая: