Вопрос, какой разновидности идиш учить Ядвигу, вызвал бурные споры среди соседок. Женщины из Польши пытались учить ее польскому идиш, а литовки литовскому. Они все время твердили Ядвиге, что ее муж слишком много путешествует и что если она на уследит, он свяжется с другой женщиной. В голове Ядвиги укрепилась мысль, что страховой полис и посудомоечная машина весьма необходимы для сохранения еврейских традиций.

Герман заснул, проснулся, снова задремал и снова проснулся. Его сны были такими же запутанными, как и его жизнь наяву. Он говорил с Ядвигой об аборте, но она и слышать не хотела. Разве у нее нет права иметь хотя бы одного ребенка? А если она умрет, и над ней не произнесут Кадиш? (Она выучилась этому слову у соседок). Да, а он? 3ачем ему быть деревом с увядшими листьями?

Она будет ему хорошей женой; она собирается работать вплоть до девятого месяца. Она будет стирать для соседей, драить полы — и так они смогут покрыть все расходы. Одна из соседок, у которой сын только что открыл супермаркет, предлагает Герману место в магазине, и тогда ему не придется мотаться по всей стране и продавать книги.

Герман обещал Тамаре, что позвонит ей в меблированные комнаты, в которые она переселилась, но дни шли, а он все никак не мог выполнить обещание. Как обычно, он запаздывал с работой для рабби. Каждый день он испытывал страх, что получит письмо из финансового управления, которое наложит на него тяжкий штраф за то, что он не платит налоги. Любое расследование сразу же выявит все его обстоятельства. Теперь, когда у Леона Тортшинера был номер его телефона, неблагоразумно жить в этой квартире. Тортшинер способен явиться без предупреждения. Герман полагал вполне вероятным, что Тортшинер собирается погубить его.

Герман положил руку Ядвиге на бедро. Ее тело излучало животное тепло. Ядвига во сне почувствовала, что Герман хочет ее, и отозвалась, бормоча что-то и не просыпаясь до конца. "Никакого сна нет", — подумал Герман."Все обман и видимость".

Он снова задремал, а когда открыл глаза, был уже яркий день. Снег сверкал в солнечных лучах. Ядвига была на кухне — он чувствовал запах кофе. Войтысь свистел и пел. Он надевал что-то Марианне, которая пела очень редко, но зато чистила перышки целый день и особенно большое внимание уделяла перышкам под крыльями.

В сотый раз Герман подсчитал свои расходы. Он задолжал за квартиру, здесь и в Бронксе; он должен был оплатить счета за телефонные разговоры на имя Ядвиги Прач и Шифры Пуа Блох; он еще не заплатил за электроэнергию и газ и в той квартире, и в этой, и их могли отключить в любую минуту. Он потерял счета; его бумаги и документы каким-то образом исчезали; наверное, он терял и деньги."Да, мне поздно стараться изменить что-то", — подумал он.

Через некоторое время он пошел в ванную побриться. Он посмотрел на свое намыленное лицо в зеркале. Мыло на скулах было похоже на бороду. Из пены торчал бледный нос и пара светлых, усталых и все-таки молодых и жадных глаз.

Зазвонил телефон. Он подошел к аппарату, взял трубку и услышал пожилой женский голос. Она запиналась, ей трудно было говорить. Он уже хотел изложить трубку, когда она сказала: "Это Шифра Пуа".

"Шифра Пуа? Что случилось?"

"Маша заболела", — она начала всхлипывать.

"Самоубийство", — пронзило Германа. "Говори, что случилось!"

"Приезжай скорей — пожалуйста!"

"Что случилось?"

"Пожалуйста приезжай!", — повторила Шифра Пуа. И она повесила трубку.

В первое мгновенье Герман хотел было перезвонить ей, чтобы выяснить подробности, но он знал, что Шифре Пуа трудно говорить по телефону — она плохо слышит. Он вернулся в ванную. Пена на его щеках высохла и слезала хлопьями. Что бы ни случилось, он должен побриться и принять душ. "Пока жив, нельзя быть вонючим". Он снова принялся намыливать лицо.

Ядвига вошла в ванную. Обычно она открывала дверь медленно и спрашивала, можно ли ей войти, но в этот раз она забыла всякую вежливость."Кто сейчас звонил? Твоя любовница?"

"Оставь меня!"

"Кофе остынет".

"Я не буду завтракать. Я сейчас уйду".

"Куда? К любовнице?"

"Да, к любовнице".

"Ты обрюхатил меня и бегаешь к шлюхам. Никаких книг ты не продаешь, обманщик!"

Герман был удивлен. Столь раздраженным тоном она с ним еще никогда не говорила. Ярость охватила его."Иди на кухню, или я выгоню тебя отсюда!", прорычал он.

"У тебя есть любовница. С ней ты проводишь ночи. Ты собака!"

Ядвига потрясла перед ним кулаком, а Герман вытолкнул ее за дверь. Он слышал, как она ругается на своем крестьянском наречии: "Scierwa, cholera, lajdak, parch". Он залез под душ, но шла только холодная вода. Он одевался быстро, как только мог. Ядвига ушла из квартиры, вероятно, рассказывать соседкам, что он добил ее. Герман выпил глоток кофе из чашки, стоявшей на кухонном столе, и выбежал вон. Вскоре он вернулся; он забыл свитер и галоши. На улице его ослепил снег. Кто-то протоптал дорожку между сугробов. Он пошел к Мермейд-авеню, где торговцы убирали снег и сгребали его в кучи. Холодный ветер налетел на него, и даже вся та одежда, что он надел на себя, не смогла защитить его от холода. Он слишком мало спал и казался себе легким — от голода.

Он поднялся по лестнице на открытый перрон станции и ждал поезда. Кони Айленд, с Луна-парком и ипподромом, лежал заброшенный под зимним снегом и льдом. Поезд промчался вдоль перрона и затормозил, Герман вошел в вагон. На секунду он увидел в окно океан. Волны разбивались и пенились с гневом. По пляжу медленно брел человек, и было непонятно, чего он хочет там на холоде разве что утопиться.

Герман сел на место под трубами отопления. Он чувствовал, как горячий воздух поднимается сквозь щели между планками. Вагон был наполовину пуст. Пьяный лежал на полу. Он был в летней одежде и без шапки. Время от времени он ворчал себе под нос. Герман поднял с пола грязную, смятую газету и прочел сообщение о сумасшедшем, который убил жену и шестерых детей. Поезд шел медленнее, чем обычно. Кто-то из пассажиров сказал, что пути завалило снегом. Под землей поезд пошел быстрее и наконец прибыл на Таймс-сквер, где Герман пересел в экспресс на Бронкс. Поездка длилась почти два часа, и все два часа Герман читал мокрую газету: комментарии, объявления, даже страницу о скачках и некрологи.

Войдя в машину квартиру, он увидел Шифру Пуа, невысокого молодого человека (это был врач) и женщину с темным лицом, наверное, соседку. Ее голова с кудряшками казалась чересчур большой для ее маленького тела.

"Я думала, ты уже не придешь!", — сказал Шифра Пуа.

"На метро долго ехать".

Волосы Шифры Пуа были покрыты черным платков. Ее лицо казалось желтые и сморщенным, более, чем обычно.

"Где она?", — спросил Герман. Он не знал, спрашивает ли он о живом или о мертвом человеке.

"Она спит. Не входи".