она сквернословила именем Бога, и ее вольнодумство (libertinage) захватывало как ее помыслы, так и ее действия. В присутствии Короля, Королевы и всего Двора она ставила свои ноги на столь же высокие сиденья, как и то, на котором сама восседала, слишком свободно открывая их взорам: она признавалась, что презирает всех женщин за необразованность, и находила удовольствие в разговорах с мужчинами, затрагивая предметы как дурные, так и благие: она не соблюдала никаких правил, коим обыкновенно следуют королевские особы в отношении почтения, которое им оказывают…200

Очевидно, что современники, но особенно современницы не любили Кристину, она приводила в замешательство и первых и вторых, вместе с тем она и тех и других завораживала, захватывала воображение ближних и дальних самой своей скандальной фигурой, воочию представляя невиданное сочетание абсолютной властности, ясной рассудительности и своевольной сексуальности.

***

Действительно, увидев свет вместо долгожданного наследника шведского престола, появления которого так чаял достославный король Густав II Адольф Ваза, что он сам и его приближенные поначалу приняли девочку за мальчика, Кристина с рождения шагнула в жизнь под знаком обмана, внушения ложного впечатления, такого сокрытия истины своего естества и своего существа, что последняя неизменно двоилась, все время представая в ореоле психофизиологической амбивалентности, двуличия, двоедушия, двоеверия. Можно сказать, что это отец предопределил принцип двоемирия возлюбленного чада, обронив после того, как присутствующие разобрались с полом новорожденной: «Надеюсь, что наступит день – и эта девочка будет стоить мальчика: ума ей не занимать, ведь она всех нас обманула»201. Но юная Кристина, названная в честь своей бабушки, ошеломила близких, в том числе свою мать, не только начальной неопределенностью пола, но и редкостным уродством, с сознанием которого ей пришлось жить, о чем она с чистосердечием, граничащим с цинизмом, писала позднее в своих «Мемуарах»:

…Королева-мать, обладавшая всеми слабостями, равно как всеми добродетелями своего пола, была безутешна. Она меня терпеть не могла, потому что я была девочкой и уродиной; и она была не совсем не права, так как я была чернявой, как маленький мавр202.

Королева-мать с самого начала была отстранена от воспитания девочки, которое взял на себя отец, целеустремленно посвящая дочь в прелести и прихоти существования боготворимого солдатами короля-воина, видевшими в нем живую легенду героического скандинавского эпоса. Король-законодатель, укреплявший монархию уступками сильной аристократической партии; король-пастырь, утверждавший безраздельное лютеранство в пику континентальным католическим монархиям, король-полководец, отвоевавший для шведской короны окраинные земли Дании, Речи Посполитой, Пруссии, России, на престол которой претендовал в Смутное время: он воплощал для юной Кристины само величие. Не приходится удивляться поэтому, что, оставшись без отца в шесть лет, юная наследница шведского престола с младых лет стремилась соединить в себе женское и мужское или, точнее, подавить в себе женское за счет благоприобретенной и афишируемой мужественности. Отсюда – полуспартанский распорядок дня, подъем до зари, регулярные физические упражнения, фехтование, верховая езда, конная охота, ночные прогулки на санях по заснеженным шведским просторам, но также усиленные интеллектуальные занятия, чтение классических авторов и современных поэтов, впоследствии – переписка со светилами европейской мысли (П. Гассенди, Г. В. Лейбниц, Б. Паскаль, Б. Спиноза), ученые беседы с приглашенными ко двору грамматистами, гуманистами, эрудитами, дополнявшиеся, как можно было думать, провокационными любовными связями с приближенными обоих полов. Необычайно острый ум, столь же острый язык, несомненный писательский дар, тяготеющий к афористичности, обширная книжная культура, знание классических и основных европейских языков – все эти очевидные достоинства ставили королеву в ряд самых образованных личностей своего времени. Но вот вызывающий образ жизни, мужеподобные манеры и мужиковатая речь, сдобренная скабрезностями, придавали Кристине вид воцарившегося на престоле ученого чудовища.

Согласно характеристике Ж.-П. Кавайе, Кристина была своего рода межеумком на троне, существом «третьего пола»:

Кристина Шведская, «шведская амазонка», но также королева-андрогин, королева-гермафродит (такие слова звучали в ее адрес), зачаровывает окружающих, поскольку она воплощает в себе абсолютно аномальную и абсолютно анормальную фигуру власти, но не потому, что она женщина (в истории бывали и другие правящие королевы), а потому, что она женщина, которая выставляет напоказ сильную маскулинность и остается, тем не менее, женщиной, потому что она сумела воплотить в себе и слабый, и сильный пол одновременно, то есть ни тот ни другой в полной мере. Эта гендерная неопределенность в фигуре суверенной власти, которую она воплощала в воображении современников и которую она по-прежнему представляет через вызываемую ей завороженность, завороженность, стало быть, политико-эротического свойства, неотделима от того обстоятельства, что Кристина упорно и многократно отвергала брак, статус замужней женщины и матери. Все эти обстоятельства вызвали к жизни огромный корпус литературы, сначала современной, о галантных приключениях королевы в основном с мужчинами – в XVII–XVIII веках, а в XIX–XX веках – с женщинами (лесбийская тема, возникшая еще в XVII веке, правда не под таким названием, становится со временем преобладающей)203.

Эту яркую портретную зарисовку можно дополнить кратким филологическим отступлением о понятии и положении «дева-король», в котором удерживала себя Кристина, собственноручно зачеркнув на генеалогическом древе династии Ваза лексему «Regina Svecorum» в номинации «Christina Regina Svecorum» и вписав себя как «Rex Suece»204. Действительно, именуя себя «королем», Кристина не просто отрицала свой удел женщины, усматривая в нем предел несвободы – как биологической в качестве женщины-матери, которых, особенно в положении, она терпеть не могла, называя не иначе, как «коровами», так и социальной в качестве женщины-супруги, которых рассматривала как рабынь мужей.

Отталкиваясь от этого исторического портрета, легко вообразить себе, сколь разноречивые, смешанные, по-настоящему амбивалентные чувства мог испытывать Декарт, общаясь с «северной Минервой»; непростыми были, судя по всему, и отношения философа-католика с придворными, большинство из которых были, как уже было сказано, ортодоксальными лютеранами. Действительно, как вызывающее поведение королевы, так и государственные реформы, которые она проводила в жизнь и которые были направлены на умаление власти родовой аристократии, не вызывали особых восторгов при дворе, тем более что среди придворных уже поползли слухи о том, что Кристина, дерзко высмеивая лютеранство, готовится принять католичество, по-видимому втайне питая надежду обуздать папскими догматами свою экстраординарную натуру. Словом, пригласив Декарта в Стокгольм, королева в одночасье втянула его в запутанные хитросплетения дворцовых интриг, религиозных контроверз и прочих нездоровых козней. Но если в приглашении Декарта к шведскому двору говорили, как следует думать, необоримая воля к знанию и известное тщеславие Кристины, возжелавшей превратить Стокгольм в культурную столицу Европы, то в решении философа принять такое приглашение сказались, судя по всему, менее очевидные мотивы. Чтобы их прояснить, нам необходимо