class="p1">Гарик включает мне кассету за кассетой. Большинство из этих кассет я слышу впервые. Но даже после одного прослушивания, после каждого прослушивания, я убеждаюсь все сильней и сильней, насколько велика и насколько незаменима моя родная культура. Эти песни орошают мою душу, как вода, засыхающее деревце. Я, пока еще именно деревце, а без воды никогда не смогу стать деревом. Тем более, развесистым деревом, которое сможет дать свои плоды. Я пока еще росток, вырванный из своей почвы и засыхающий. Вот меня поливают. Я жадно впитываю.

Я была права: искусство и культура – есть бог и царь всего. А русская культура – есть Богиня, среди богов. Неужели от этого простого подтверждения мне так тепло? Как мало мне, однако, нужно. Просто включить в машине хорошие кассеты, и в таком холодном городе мне уже тепло.

Вот я снова в гостях на Бей-парквей. Бронзовые скульптуры околдовывают меня в тишине. На них можно не смотреть, можно заниматься другим, но они всегда, исподволь, оказывают свое действие на тебя. Работы, висящие на стенах у Гарика, подпитывают то тепло, которое я вобрала и принесла в себе из его автомобиля. Не могу сказать, что это шедевры, но эти работы тоже убеждают меня, как и кассеты в машине: искусство – это что-то очень важное, и есть люди, которым оно очень нужно. Я не одна в мире, для кого искусство – важно, есть еще Гарик.

Гарик стоит у приемника, перебирая компакт-диски, и, глядя на его сильные мускулистые руки, изрисованные толстыми жгутами жил, я думаю почему-то о том, как много женщин, должно быть, уже ласкали-переласкали эти руки. Ему тридцать пять лет. Когда я еще лежала в пеленках, он был уже четырнадцатилетним подростком. Уже тогда он мог влюбляться. Когда он закончил школу, я еще даже не пошла в первый класс. А ведь это целая жизнь – школьные годы. Гарик старше меня на целую жизнь. Сколько женщин он перевидал и перелюбил, пока я с пряниками в портфельчике ходила в школу? Сколько он перелюбил с тех пор, как я закончила школу?

Нет, не стоит влюбляться в Гарика. Слишком мы с ним на разных полюсах.

Включив музыку, Гарик усаживается на ковре, на приличном расстоянии от меня. Когда он совсем близко проходит мимо меня, в продолжение мгновенья твердая ткань его джинсовых брюк распространяет на меня аромат его грубого и сильного мужского мира.

Тихо озарила комнату нежная классическая красота. Я никогда такой красивой музыки не слышала.

– Это «Адажио» Альбинони, – говорит Гарик. – Ты слышала о таком?

– Нет. А кто это?

– О, это выдающийся венецианский композитор… – Гарик рассказывает мне биографию Альбинони.

Пасмурные усталые глаза. Что-то звериное в его внешности: тяжелые щеки, шрамы на лице, массивное тело, плотные плечи, широкая крепкая шея. Где-то я читала, что если женщине снятся звери, то это сексуальный символ. Не знаю на счет снов, но в жизни, теперь уже точно знаю, любое сходство мужчины со зверем – с тигром, с быком, с буйволом и т. д., – действительно, очень эротично.

Грубая неотесанность в его внешности удивительно перемешана с чем-то пронизывающе грустным, поэтичным. Заколдованный принц с прекрасной душой в образе косматого чудища, но чудища с удивительными глазами, с мягкими нежными манерами, – чудища, не отпугивающего, а очаровывающего, которое нужно полюбить, чтобы оно обнаружило свою истинную красоту. Полюбила же Настенька Чудище, несмотря на всю внешнюю труху, увидела глубину. А ты что? Не можешь перешагнуть барьер чисто физической муры… Ведь духовно он тебе подходит. А фильм «Последнее танго в Париже»… Она была такая молодая. А ему там, наверно, вообще все шестьдесят. Полюбила же она его. И еще как.

Есть что-то невозможное в одной мысли о физической близости с ним. Что-то ни в какие рамки не входящее. Именно, благодаря этой невозможности, мое сердце побежало с такой лихорадочной быстротой, когда он опустился на ковер, увы, даже не рядом со мной, а на расстоянии, на огромном расстоянии.

Гарик, наверно, не понимает, что слушать такую музыку вместе для меня равносильно тому, как если бы мы полностью разделись и сидели вдвоем, пусть даже на таком расстоянии. Когда звучит такая музыка и в комнате много людей, сила ее как-то растворяется. Тогда – это ничего, как ничего сидеть на пляже, в толпе людей, в одном купальничке. Но попробуй, очутись ты в том же купальнике в комнате наедине с полуобнаженным мужчиной. Я испытываю жуткий дискомфорт, какую-то странную, не унимающуюся тревогу.

«Зачем я здесь сижу? – думаю я, с каким то неизъяснимым, разрастающимся беспокойством внутри. – Для чего это нагнетание романтики? Зачем я травлю себя? Кого я пытаюсь обмануть? Ведь я знаю, что с Гариком возможен только компромисс. А я не хочу компромисса. Зачем я сижу здесь? Мне бы следовало уехать домой»…

Он сидит, не двигаясь. Я ерзаю. Вкручивается из-под потолков и во вселенную, во Млечный путь умопомрачительная энергия. Музыка звучит так, что остановить ее уже невозможно, и нет силы ей противостоять, уйти, не слушать. Языки огней поднимаются все выше и выше в моей груди, вот уже касаются самой сокровенной, самой уязвимой сердцевины меня. Мне кажется, я узнаю то, что всю жизнь ждала… и, закрыв глаза, все существо мое в прямом и переносном смысле вплывает в его объятия.

Опьяневшая, я сделала последнюю попытку вернуться в реальность, но лишь завидев расстояние, меня с ней разделяющее, чувствуя, как все вокруг кружится, еще крепче схватилась за Гарикины объятия. Его усатое, бородатое, морщинистое лицо было так близко от моего, чем-то крепким от него пахло, чем-то мужским, и сильные руки (впервые не мальчишеские, впервые мужские, неужели это все происходит со мной?) держали меня мертвой хваткой. Я чувствовала полную власть его силы над собою, я тонула в этой силе, как дюймовочка в ладони великана, которому достаточно слегка сжать ладонь, чтобы она растеклась, как вода.

Вдруг, как в сновидениях, мягкое объятие превратилось в твердый камень. Ошеломленная, я отпрянула от Гарика и, не веря тому, что я вижу, увидела, что он спит.

Заснул. В мгновенье ока. Или – притворяется???

Какое-то время я лежу, не двигаясь. Этого просто не может быть. Однако вот я уже слышу, раздается мирный храп. Я не верю, что бывает такое. Может быть, он сильно устал. Просто от усталости вырубился?

Я даю ему поспать минут десять-двадцать. Он сам проснулся.

– Ах, малыш, извини… Я заснул, да? Усталость накопилась. Останешься у меня? Пошли, ляжем в спальне?

Так просто, так естественно: «Пошли, ляжем в спальне». Как если бы это он своей сестре