«И чего я так боялась? — спрашивала она себя. — В конце концов, это всего лишь немолодая, одинокая, несчастливая женщина».

Поначалу они ехали молча; лишь когда пони начал взбираться на холм, Чар наклонилась к Моне, положила обтянутую перчаткой руку ей на колено.

— Как я рада тебя видеть! — проговорила она. — Давненько не виделись, правда?

— Да, много лет.

— А я тебя видела и после Египта. Один раз, в Париже.

Кровь бросилась Моне в лицо. Она не ожидала, что Чар заговорит об этом сразу и напрямик. Теперь ей следовало бы выразить удивление, спросить где, притвориться, что тогда ее не заметила, — но почему-то Мона была не в состоянии разыграть такую сцену.

Вместо этого она подстегнула пони и сказала просто:

— Теперь нескоро мы снова попадем в Париж.

— Да уж, это точно, — согласилась Чар.

Мона чувствовала, что та так и пожирает ее глазами.

Они поднялись на вершину холма, и Мона указала вперед.

— Вот и наша деревня. Тихий уголок. Откровенно говоря, Чар, боюсь, тебе здесь будет скучно.

— Ничего страшного. Скучнее, чем в Лондоне, не будет. Ты не представляешь, как тяжело вернуться в Лондон после многолетнего отсутствия и узнать, что все твои друзья уже умерли или просто неизвестно где.

— Я в Лондоне была всего один день по возвращении.

— Видела кого-нибудь из знакомых?

Мона покачала головой:

— Нет, у меня была только деловая встреча с поверенными.

— А почему ты вернулась?

— Не могла получать деньги из Англии, живя в Америке, — ответила Мона.

Она чувствовала, что, задавая все эти вопросы, Чар играет с ней, как кошка с мышью. Наверняка она знает, почему Мона вернулась домой, — Чар вообще столько о ней знает!

И в тот же миг голос Чар, сухой, как пески египетских пустынь, подтвердил ее подозрения.

— Я слышала, твой кузен Лайонел скоропостижно скончался в Вашингтоне, — проговорила она. — Какой, должно быть, удар для тебя!

Чар стянула шляпу и со вздохом бросила ее на кровать. Во вздохе ее звучала не столько усталость, сколько торжество: путешествие благополучно закончено и она выполнила некую поставленную перед собой задачу.

Она одобрительно оглядела просторную спальню, отметив и тяжелую дубовую кровать под вышитым балдахином, и ореховый гардероб, и чиппендейловские зеркала, и старинные полотна на стенах.

Мысленно она прикидывала, сколько все это стоит, но в то же время подмечала и потертый исцарапанный паркет, и выцветшие и кое-где залатанные шторы, и старомодный викторианский умывальник с плохо вычищенной чугунной раковиной.

Острые глаза Чар ничего не упускали. Закончив осмотр, она присела перед камином и протянула костлявые руки к огню.

Аббатство ей очень понравилось. Чар подозревала, что Мона не захочет ее видеть, начнет придумывать разные отговорки, и уже готовилась пробиваться к ней силком. Однако проявлять настойчивость не пришлось — в ответ на письмо Мона без возражений пригласила ее погостить.

Интересно, понимает ли Мона, как рада Чар ее видеть? Чар догадывалась, что ее чувства едва ли взаимны, но этого и следовало ожидать.

Она привыкла к тому, что никто ее не любит, никто не хочет видеть. Повсюду встречая недоверие и неприязнь, она научилась этим не огорчаться… за исключением редких случаев.

Быть может, таких как сейчас.

Почему-то Мона сделалась для нее важна, как никто другой. Даже себе Чар не могла этого как следует объяснить. Едва ли она привязалась к Моне — чувство привязанности было ей слишком чуждо.

Нет, к Моне влек ее какой-то инстинкт, суеверное чувство, что эта женщина — «эта золотая девочка», как называла ее про себя Чар, — принесет ей удачу.

Чар казалось: с того дня на скачках, когда Мона вошла в ее жизнь, неудачи ее покинули. Советы Моны всегда оказывались удачными, благодаря ей Чар неизменно выигрывала — в руках у нее все буквально обращалось в золото.

В то время Чар сидела на мели и не знала, куда податься; но стоило появиться Моне — и неудачи начали обходить ее стороной.

Даже исчезнув из ее жизни, Мона оставила после себя какую-то счастливую ауру: ведь то путешествие вверх по Нилу оказалось на редкость удачным для Чар. На том судне она завязала одно очень полезное знакомство.

Один из тех, кто играл с ними в покер, несколько лет спустя снова встретился Чар и удивительно ей пригодился. Эту удачу она также приписала воздействию Моны. Девушка казалась ей каким-то живым талисманом, одна мысль о котором привлекает успех.

Воспоминания о Моне придавали Чар уверенность в своих силах так же, как и ее присутствие, когда они бывали где-то вместе. Мона — такая живая, полная сил, словно мчащаяся вперед на приливной волне жизни… она воплощала в себе все, что самой Чар никогда не удавалось.

Тепло очага в доме Моны согревало не только ее руки — казалось, оно проникало и в сердце, иссохшее сердце, окаменевшее от бесчисленных разочарований и обид, с годами превратившееся в бездушный анатомический орган.

Всю свою жизнь Чар верила в удачу.

За удачей она гналась неутомимо, и, хоть погоня эта порой приводила ее в самые странные места, а иной раз низвергала на самое дно ада, Чар продолжала верить своему божеству, обманывающему столь многих и в конечном счете разочаровывающему всех, кто полагается на него.

Удача была богиней Чар — и удача для нее отождествилась с Моной.

Узнав, что Мона сбежала от нее в Луксоре, Чар едва не рехнулась от ярости.

Если бы она не помнила о том, что сидит без гроша и должна еще обобрать Сэди, напилась бы до бесчувствия и надолго забыла обо всем, что происходит вокруг.

Когда мысли ее немного прояснились, она окинула мысленным взором всю свою жизнь, свое прошлое, о котором пыталась было поведать Моне, но та счастливо ускользнула, и поняла (довольно смутно, ибо в самоанализе Чар была не сильна), почему ее так влечет к этой девушке. По крайней мере, отчасти дело в том, что Мона была полной ее противоположностью — тем, чем Чар всегда желала, но не могла стать.

Чар, при рождении нареченная совершенно неподходящим ей именем Чармэйн[10], родилась в Индии, в семье колониального служащего.

Отец ее занимал какой-то невысокий пост в Канпуре. Когда Чар было всего несколько лет от роду, он отослал ее в Англию, в семью своего брата. Семья была многолюдная, шумная, беспорядочная и вечно на грани разорения. Племянница, невзрачная, неловкая и нелюбимая, означала для них только лишние хлопоты и расходы.