Палё заметил: мучает Ергуша девчонка-изменница. Он нагнулся к другу и сказал:

— Неверная она, блоха лохматая! Нечего смотреть на нее. Но пусть знает: на рождество не пойдем петь ей колядки и на пасху ее не окропим!

Ергуш молча головой кивнул. Решил не оглядываться больше на изменницу Зузку.

Когда все дети вошли, комедиант запер двери и зашел за полотняную перегородку. Стал там лампу зажигать. Вечер наступал, в корчме было полутемно. Дети ерзали на лавках, стучали ногами. Вдруг зазвенел колокольчик — конечно, за перегородкой. Дети притихли, стали смотреть с любопытством.

Из-за верхнего края перегородки выглянул крошечный человечек в красной одежде, в диковинной шапочке. Он поклонился и заговорил тоненьким, веселым голоском:

— Добрый вечер, пареньки и девчушки! Сейчас вы увидите, как черт приходил за старой бабой, а она не желала умирать. Сидите тихо и слушайте! Все, что увидите здесь, случилось на самом деле…

Детей пробрала дрожь, мороз пробежал по спинам. Человечек спрятался, и началось действие.

Жила-была старуха, и не хотела она помирать. Вот пришел за ней черт, с рогами, с предлинным языком. А вилы у него были такие, какими у Будачей навоз выгребают.

Старуха испугалась черта, спряталась в бочку с медом, оттуда — шасть в перину и выскочила вся облепленная пухом!

Черт охнул, перепугался и убежал. Потом пришел к старухе тот самый человечек, который обращался к публике перед началом. И сказал, что спасет старуху, так как узнал, что идет за нею сама Смерть.

Смерть — страшный скелет в белом саване, с большой косой на плече — действительно пришла. Человек преградил ей дорогу, она коснулась его рукой. Человечек отскочил в сторону и крикнул:

— Ай, щекотно!

И тут-то Ергуш обнаружил неслыханный обман. Он заметил на полотне тени от рук, которые держали человечка и Смерть и приводили их в движение! Порой мелькала за полотном голова комедианта, и похоже было, что это он говорит на разные голоса: за человечка, за старуху, за черта и за костлявую Смерть. И все эти фигуры вовсе не живые, а, наверное, просто деревянные куклы…

Ергуш вскочил на лавку и крикнул:

— Обманщики! Они это руками делают! Давайте деньги назад!

Поднялся шум, крик — будто гуси передрались. Дети кричали, хохотали, топали. Куклы исчезли за ширмой, сбоку выглянул бородатый комедиант.

— Это кто кричал?! — сердито спросил он и, заметив Ергуша, подбежал к нему и выставил за дверь.

Визжали, веселились дети, чуть не лопались от смеха, шум доносился во двор. Ергушу показалось, что среди голосов, насмехавшихся над ним, он ясно различает щебечущий смех изменницы Зузки.

— Ладно же, — сказал он, — этого я тебе не прощу! — Невыразимая злоба охватила его. — Опозорил меня перед всеми, да еще перед ней… Ладно, пожалеешь!

Он машинально искал камень, сам еще не зная зачем. Но руки у него так и чесались, грудь вздымалась высоко, кровь бурлила в жилах. Хотелось драться, разбить все вокруг, отомстить за великую несправедливость.

Выбежал из корчмы Палё, закричал:

— Не спускай! Покажи ему!

Ергуш поднял небольшой плоский камень, прицелился, бросил… Зазвенело стекло, в окне сделалась дыра. Внутри закричали еще громче, как на ярмарке. Ергуш и Палё сорвали шляпчонки — и давай бог ноги! Помчались на Разбойничий Хоровод, летели стремительными тенями.

ЕЛКА

Ергуш и Палё попросили разрешения у лесничего и отправились в лес за рождественской елкой. Взяли топор, пилу и по куску хлеба. Перетянулись ремнями, чтоб ветер не задувал, и двинулись по глубокому снегу.

В горах весь снег испещрен следами. Вот отпечатки лапок длинноухого зайца, а вон — лисички-сестрички. Видно, всю ночь кружили они по этим местам.

Черные голые кусты дрожат на ветру — свистит над ними холодный северный ветер. Грабы и карликовые дубы перешептываются сухими бурыми листьями, еще оставшимися на ветках. Горят алые ягоды шиповника, прихваченные морозом. Их можно есть — они сладкие, как мед. Хороши и ягоды терна, обожженные стужей. И калина ничего на вкус, только чуть горьковата…

Чем выше, тем глубже снег, неподвижнее тишина. К следам зайцев и лисиц примешались ямки от копытец серн и оленей. Ветер играл со снегом: то взвивал его клубами, то укладывал в лощинках. Детская, радостная игра.

— Срубим три елочки, — сказал Палё Стеранка, — третью отнесем Зузке. Она неверная, потому что маленькая еще. Вырастет — лучше станет.

Дошли до молодых посадок. Тесно прижавшись друг к другу, мирно спали здесь елочки и ели. Ветер обходил их стороной, не решался врываться к ним. Легко заблудиться ветру в гуще молодых деревьев, в узких, темных проулках между ними. Не найдет он отсюда дорогу и умрет, обессиленный.

Спят елочки, заставляют разговаривать шепотом.

— Рубить будем там, где им слишком тесно, как пан лесничий наказывали, — сказал Ергуш. — Тогда им вреда не будет. Все равно деревца засыхают, если им не хватает места.

Полезли в самую гущу. Снег осыпался с веток, попадал за воротник. Это было неприятно.

В гуще молодого ельника набрели на хижину. Она стояла на пригорке и до половины засыпана была снегом.

— Хорошо бы погреться, — сказал Палё.

Топором отгребли снег от двери.

Дверь хижины была не заперта. Мальчики вошли, огляделись. Мало здесь вещей: лавочка, нары да очаг. Под лавкой сложены дрова, на нарах старые рваные одеяла. У очага закопченный котелок — чай кипятить.

— Наверное, сюда заходят пан лесничий, когда его дождь застигнет в лесу, — предположил Палё. — Здесь они и спят, пережидают дождь. А мы можем портянки просушить!

Он наколол щепок, разжег огонь. Заиграло пламя, едкий дым защипал глаза. Пришлось открыть дверь. Однако в хижине стало тепло.

Когда дрова прогорели, дымить перестало. Угли давали ровный жар. Ребята захлопнули дверь, разложили на лавке свои портянки, башмаки поставили на камни у очага. Сами улеглись на нары, закутав ноги одеялами. Приятно было лежать так.

Как и когда это произошло, неизвестно, а только погода переменилась. Оттепель прошла по снегам, с крыши закапала вода. Облака навалились на спящий лес, подошли к самой хижине.

Ергуш видел их через щель двери: клубились облака, словно густой пар над баком, когда мама кипятит белье. Зажмурил глаза Ергуш… Облака постучались, вошли. Он услышал их запах — пахли они паром. И сказали: «Мы только немножко погреемся…» Сели к огню, потирали длинные, как веревки, руки, потряхивали паутинными крыльями… Плакали от холода. Дождь шуршал в хижине. Огонь едва виден — он угасал… Ергуш промок до костей.

— Оттепель! — раздался голос Палё.

Засыпающий Ергуш встряхнулся, вскочил. В очаге догорало пламя, холод распространялся