Все разговоры о панике и состоянии аффекта вызывают у меня лишь улыбку, я-то знал, что Ланг был в своем уме, когда звонил мне из телефона-автомата, а не с мобильного, понимая, что так сложнее проследить его звонок. Сам я в тот момент боялся до смерти, как уже писал в самом начале, что мне придется стать невольным участником информационного балагана вокруг Ланга и его преступления. Но теперь, когда пишу эти строки, я готов принять на себя ответственность за свой честный пересказ; однако вряд ли меня могут привлечь к ответственности за соучастие в сокрытии убийства спустя столько времени.

Еще одна пикантная подробность: прокурор пытался представить убийство как верхушку айсберга. Он обвинял Ланга в том, что тот вместе с Марко торговал наркотиками, не говоря уже о других черных делишках, и просто устранил своего напарника, чтобы разрешить таким образом их финансовые разногласия. Прокурор указывал на то, что Ланг, кроме всего прочего, бесстыдно солгал офицерам полиции, скрыв сам факт своего знакомства с Марко, несмотря на свидетельские показания, согласно которым их видели вместе и в баре, и в машине. Но Ланг так же энергично и страстно отрицал свои связи с Марко, как до этого категорически настаивал на том, что он один виновен в его смерти: среди прочего он указывал на тот факт, что известность человека не позволяет ему оставаться в тени, чтобы безнаказанно заниматься наркоторговлей и сбытом краденого.

Прокурор также из кожи вон лез, добиваясь, чтобы Сариту признали виновной в соучастии. Он указывал суду на ряд несоответствий, например на тот факт, что она не смогла предъявить ни синяков, ни ссадин, то есть никаких доказательств предполагаемого нападения Марко — того самого, которое заставило Ланга подумать, что жизнь Сариты в опасности, и спровоцировало его отчаянные удары чугунной сковородой. Прокурор назвал показания о поведении Сариты до, во время и после преступления расплывчатыми и неудовлетворительными: защита, сказал он, непозволительным образом списывает все на состояние аффекта, в котором якобы пребывала Сарита даже до убийства, что уж совсем не правдоподобно. Кроме того, обвинение просило суд обратить внимание на тот факт, что показания Ланга и Сариты оказались даже слишком схожими, настолько схожими, что это наводило на мысль о возможном сговоре. Но все эти указания и предположения никак не могли противостоять многократным заявлениям Ланга о том, что он признает себя виновным в совершении убийства, и его настойчивым попыткам представить Сариту как хрупкую и чувствительную натуру, долгое время парализованную страхом назревающего конфликта между ним и Марко.

Суд признал Сариту невиновной. Социальному работнику было поручено присматривать за ней и Миро в течение года по окончании процесса, этим дело и ограничилось. Именно поэтому я так до конца и не поверил в чистосердечность признания Ланга. Подробности происшествия в изложении Ланга и Сариты полностью совпадали, но вместе их показания грешили непоследовательностью и кричащими несоответствиями. Прокурор тоже это заметил, но так и не смог обосновать свои подозрения.

К примеру, я не могу поверить в то, что Марко перестал душить Ланга только потому, что его попросила об этом Сарита, тем более что сразу после этого он набросился на нее с кулаками. А главное, я не могу допустить, чтобы Марко подставил Лангу спину, забыв об угрозах, которые они не раз высказывали друг другу, и о драке, что произошла в той же самой квартире в октябре, и уж тем более, если вспомнить, что за секунду до этого Марко якобы пытался придушить Ланга. Мне легче поверить в то, что Марко все еще доверял Сарите и потому не ожидал нападения с ее стороны: даже когда душил Ланга, он, скорее всего, не сомневался, что его власть над Саритой не позволит ей вмешаться. Сарита же обладала достаточной физической силой, чтобы нанести те самые роковые удары чугунной сковородой: ростом она была выше ста семидесяти сантиметров, и от Ланга я знаю, что она регулярно занималась спортом. На сковороде рядом с отпечатками Ланга остались отпечатки и ее пальцев.

Больше мне сказать о Ланге нечего. После того как он сорвался на меня в тюрьме во время моего последнего посещения, мы обменялись с ним лишь несколькими письмами. Его гнев по поводу моей интерпретации его рассказа постепенно прошел, но, несмотря на это, письма его становились все короче, а тон их — все суше. В конце концов они уже не содержали никаких новых сведений, во всяком случае, ничего такого, что могло бы пролить новый свет на его историю. В своем последнем письме Ланг сдержанно благодарил меня за участие в его судьбе и без малейшего намека на иронию выражал надежду на то, что моя книга о нем будет иметь успех. В заключение он поделился со мной своими афористически отточенными мыслями о том полнейшем равнодушии, с которым лихорадочная и беспокойная жизнь невозмутимо проходит мимо публичных скандалов и безымянных трагедий. После этого мои письма возвращались нераспечатанными, а в ответ на мои запросы начальник тюрьмы известил меня о том, что Ланг сам поручил своему адвокату вернуть их мне. По словам начальника, Ланг прекратил всякие сношения с внешним миром и почту свою, даже личные письма, перепоручил адвокату, который сортирует ее в соответствии с его инструкциями. В ответ на мое письмо, обращенное к самому начальнику тюрьмы, тот сообщил, что Ланг проводит время за изучением языков и чтением книг, а за последние полгода принял только Юхана и Эстеллу, которые посетили его отдельно друг от друга и лишь однажды.

Порой мне было приятно думать, что Ланг теперь в избытке располагает временем для исцеления своей души от косности, которая стала результатом суетной жизни: мне представлялось, что он использует годы принудительного заключения для обретения внутренней свободы своего истинного «я». Другая, не менее вероятная возможность заключается в том, что Ланг может психологически сломаться. Через несколько месяцев его должны освободить. Тогда и посмотрим. Тогда же я узнаю, как он относится к тому, что я наконец опубликовал эту историю.

Я должен сообщить еще вот о чем. Когда работа над этой книгой была в самом начале, я попытался разыскать Сариту, чтобы взять у нее интервью, однако она бесследно исчезла. Года через два после смерти Марко, когда резкий отзыв Ланга о первом черновике заставил меня переписать его историю заново, я опубликовал другой роман, который представлял собой в лучшем случае весьма посредственное повествование о временах не столь отдаленных, но, к моему удивлению, имел большой успех. Мало того что роман этот хорошо продавался, его выдвинули на соискание нескольких литературных премий, а меня самого пригласили в президентский дворец на бал по случаю Дня независимости. Шестого декабря мы с Габи — она в элегантном, облегающем платье цвета бордо, я — во взятом напрокат фраке — слонялись из комнаты в комнату, заглядываясь на знаменитых и влиятельных гостей: среди первых был В.П.Минккинен в сопровождении своей новой, тонкой, как перышко, подружки, а среди последних — Рауно Мерио, с почти седыми, но все еще собранными в хвост волосами. В самом начале вечера, когда мы с Габи, несмотря на давку, прошли в танце через весь бальный зал и оказались в комнате поменьше, где знаменитостей окружили фоторепортеры и тележурналисты, в дальнем конце я заметил высокую темноволосую женщину. Ей одинаково шло и бирюзовое платье с открытой спиной, и молодой человек, которого она держала под руку, — фрак на нем сидел как влитой, но солнцезащитные очки и голубая бабочка вместо положенной белой подчеркивали его протест против буржуазных условностей. Женщина вдруг повернулась, и я сразу узнал широкий, красивый рот, курносый носик и стройную фигуру — это была Сарита. Она стояла далеко, а видел я ее лишь однажды, но у меня не было никаких сомнений в том, что это она. Сердце мое забилось быстрее. Я вспомнил о друге своего детства и коллеге, который теперь сидел в тюрьме, добровольно отказавшись от связи с внешним миром, и, возможно впервые в жизни, я пожалел Кристиана Ланга. Но Сарита улыбнулась своему кавалеру, что-то шепнувшему ей на ухо, и этот образ настолько поразил меня, что я не мог не усомниться в том, что женщина, которая может так улыбаться, способна добить своего бывшего возлюбленного и отца своего ребенка чугунной сковородой, уже после того как он упал, истекая кровью, и потерял сознание. Я понял, что не успокоюсь, пока не найду этому объяснения. Сказав Габи, что мне надо в уборную, я попросил подождать меня, а сам стал продираться сквозь толпу актеров, певцов, политиков и папарацци. Но когда я добрался наконец до противоположного конца зала, Сарита вместе со своим спутником исчезла. Я решил, что они перешли в библиотеку выпить по стаканчику пунша, и пошел за ними, однако их и след простыл. Весь вечер я искал их в толпе, но все напрасно.