Основание городов по стратегическим причинам не являлось новшеством. Филипп II поступал точно так же, укрепляя северо-западную границу Македонии, где постоянно доставляли хлопоты иллирийские племена; заимствование Александром элемента отцовской тактики показывает: он понимал, что привлечения местных сатрапов недостаточно для умиротворения новых подданных. Филипп покорил многочисленные иллирийские племена, объединил Македонию, а затем включил иллирийцев в состав македонского войска. Тем не менее он бдительно следил за ними на протяжении всего своего царствования[176]. И Александр тоже не мог допустить, что он обойдется назначениями местных сатрапов. Именно поэтому он разместил гарнизонные городки в тех областях империи, где ожидалось наибольшее сопротивление, – вполне естественно, что основная их масса была сосредоточена в восточной части империи. Впрочем, даже этого не хватило в Бактрии и Согдиане[177].

Новые поселения также содействовали развитию торговли и коммуникаций, хотя экономической значимости они достигли уже после Александра. Египетская Александрия, к примеру, сделалась культурным и экономическим центром в эллинистический период, после того как Птолемей I перенес в нее столицу[178]. Реальные преимущества использования городов для сохранения господства над огромными территориями демонстрирует владычество Селевкидов в Сирии. Не может считаться совпадением, что Селевк, первый из них и первый «осознанный» градостроитель, был одним из полководцев Александра. Он хорошо изучил проекты своего царя.

Диодор также говорит о «единении» западной и восточной половин империи Александра благодаря смешанным бракам. Эти рассуждения, в сочетании со стремлением Плутарха представить Александра философом и идеалистом (в риторическом трактате «О судьбе и доблести Александра»), привели к убеждению, что Александр намеревался создать посредством своей империи общечеловеческое братство. Конечно, нельзя отрицать заслуг политики, которая пытается сделать чужеземное правление приемлемым не через насилие, но через пропаганду равенства и братства, и некоторые действия Александра на протяжении его царствования, кажется, подтверждают мнение, что он стремился обеспечить такое равенство. Особое место среди этих поступков занимают создание местных подразделений в имперской армии, назначение местных администраторов, свадьба весной 327 г. с бактрийской принцессой Роксаной, попытка ввести при дворе проскинезу, коллективное бракосочетание в Сузах в 324 г., на котором царь и девяносто старших македонских чинов женились на персидских аристократках, и, наконец, «пир примирения» в Описе в 324 г., где Александр публично молился о всеобщей гармонии.

Но в лексиконе Александра не было таких слов, как «политика объединения человечества» [179]. Ни один из перечисленных выше поступков не был идеологическим по своим целям; как и все, что предпринимал Александр, это была чистой воды прагматика, схожая, к примеру, с основаниям городов для поддержания македонского присутствия. Скажем, иноземцы в его войске, будь то инженеры из Ирана или конники-бактрийцы, оставались «моноэтническими» единицами до 324 г., когда их включили в армию по тактическим соображениям – для Аравийского похода[180]. Местные сатрапы, как уже отмечалось, являлись номинальными фигурами: таким образом могущественным семействам как бы возвращали подобие их бывшей власти в обмен на поддержку.

Роксана для самого Александра, возможно, и вправду была «единственной женщиной, которую он когда-либо любил», но этот брак был прежде всего политическим[181]. Ее отец Оксиарт оказал Александру упорнейшее сопротивление, так что брак, по мысли Александра, должен был обеспечить его лояльность, а следовательно, лояльность Бактрии; вдобавок царь сделал Оксиарта и сатрапом Парапармисады. То есть, брак Александра ничем не отличался от первых шести браков его отца, заключенных ради утверждения границ Македонии и рождения наследника престола. Ребенок Роксаны умер в 326 г. на Гидаспе[182]; это обстоятельство объясняет, зачем Александр в 324 г. женился еще на двух персидских принцессах: так он укреплял свою власть и заботился о наследнике накануне Аравийского похода (Роксана, кстати, забеременела снова вскоре после этого).

Проскинеза разделила персов и греков; последние верили, что человек не заслуживает божественных почестей. Попытка Александра распространить этот обычай и на эллинов показывает, что он намеревался установить некий общий социальный протокол, способный объединить Запад и Восток. Тем не менее он был воспитан в традиционной вере в богов и приносил традиционные гекатомбы вплоть до конца своих дней, а посему должен был понимать, что эллины и македоняне воспримут проскинезу как кощунство. Даже поза была неприемлемой – ведь греки обычно молились стоя, просто воздевали руки, а на земле простирались ниц лишь рабы. Вероятно, Александр искренне поверил к тому времени в собственную божественность, ничем другим проскинезу не объяснить.

Символизм коллективного бракосочетаниях в Сузах кажется очевидным, но важно отметить, что это не гречанок выдавали замуж за азиатских аристократов, а наоборот. Если бы Александр на самом деле желал объединить народы, он не пожалел бы греческих женщин. Нет, царь всего-навсего загрязнял чистоту персидской крови, чтобы дети от этих браков никогда не смогли претендовать на персидский престол. Более того, греки и македоняне были против женитьбы и после смерти Александра, все, кроме Селевка, развелись.

Наконец, молитва о гармонии после мятежа в Описе: Александр подавил мятеж, сыграв на ненависти македонян к персам. На «пиру примирения» места за столами распредели так, чтобы подчеркнуть превосходство захватчиков: македонцы рядом с Александром, далее греки, а уже потом все остальные. Кроме того, молитва о гармонии подразумевала единство армии, а не человечества в целом; ведь Александр планировал вторжение в Аравию, и разногласия в войске ему изрядно мешали.

Аристотель, личный наставник будущего царя с четырнадцати до шестнадцати лет, советовал Александру «относиться к грекам, как если бы он был их владыкой, а к прочим людям, как будто он был их хозяином, уважать греков, как уважают друзей и семью, но вести себя по отношению к прочим народам, будто они растения или животные» [183]. Аристотель, вполне возможно, разжег в Александре любопытство ученого, стремление узнать побольше о природных ресурсах тех мест, где пролегал его путь[184], но Александр не последовал советам Аристотеля в отношении азиатских подданных. В то же время Александр знал, что обязан относиться к покоренному населению с подозрением, и поэтому все, что он делал, определялось сугубо политическими соображениями.